Каждое мгновение!

Халов Павел Васильевич

Спотыкаясь на ровном, Коршак медленно брел по центральной улице поселка. Раньше это была улица, еще час назад, когда по обе стороны ее горели или готовы были загореться покинутые дома, а теперь осталась одна дорога, которая вела куда-то сквозь дым. А по сторонам от нее — пожарища да пепелища. Скорченные, изломанные огнем и тайфуном, чадили сады, и даже колодец, который, наверное, служил всему поселку, из которого водители лесовозов брали воду для перегретых двигателей, сруб над ним, барабан без троса, навес — и те были

угольно-черными.

Уцелело несколько дворов. Кое-где по пепелищам бродили темные фигуры. И нехорошая тишина висела над всем этим — ни одного звука, принадлежащего живому существу: ни человеческого голоса, ни коровьего мычания — только шипение да потрескивание догорающего дерева. Коршак добрел до того места, где, ему казалось, он и тот парень встретили Настю с детьми и стариками. И опять его встретила Настя. Он узнал ее, а она — не узнала. Настя уже прошла мимо, скользнув усталым взглядом по Коршаку, но остановилась и обернулась, убирая со лба седые, как ему показалось, волосы. Наверное, она стала его узнавать. Тогда он спросил:

— Ну, как дети ваши? И старики как, Кузнецовы, кажется?

— Да, Кузнецовы… Ничего. Спят там, — она вяло повела голой обожженной рукой в сторону конторы. — А это были вы, вот тут?

— Да, — сказал Коршак. — И парень один. Сосед ваш. Ваш и Кузнецовых.

— Степка это.

— Да, как будто Степан. Вам что-нибудь надо?

— А что, вы только идете оттуда? — спросила нерешительно Настя, и губы ее скривились. — Да что я — совсем с ума свихнулась. Вы это Наташку мою несли!.. Какой дом! Посмотреть, может, осталось хоть что-то.

— Я с вами.

— Спасибо. Одной страшно.

Когда они пошли рядом, Коршак сказал:

— А тогда боялись?..

— Да. Я чуть не бросила всех, чуть не убежала.

— Ведь не убежала же.

— Убежала. В мыслях раз пять убежала… Забыла сперва — теперь вот вспомнила. Перед стариками стыдно.

И только теперь Коршак увидел, что у него одежда в диком состоянии: штанины обгорели и рукава куртки.

— Да не смотрите вы на себя. Здесь сейчас все красивые. Некрасивых нет. Там мужики и вовсе догола обгорели. Только мы теперь роднее всех родных — хоть нагишом друг перед другом…

— Вот здесь мы встретили вас? — спросил Коршак.

— Не знаю. Где — не знаю, а вот в какое время — не забуду до гроба.

Оба они, наверное, немного недослышивали — в ушах все еще стоял рев тайфуна и огня. Да и видели плохо, хотя Коршак и без того плохо видел. Настя сказала:

— Говорят, глаза тоже можно обжечь. Знаете?

— Да, роговицу. Тогда яркие пятна перед глазами плывут…

— Вы доктор?

— Не-ет, что вы, тогда бы я сейчас делал что-нибудь полезное. — И Коршак, сам не зная почему, вдруг сказал этой женщине: — Знаете, я книжки пишу.

— Книжки? — спокойно переспросила Настя.

Он понимал, что переспрашивает она да и говорит

с ним скорее для того, чтобы не молчать, не оставаться один на один со своей и общей бедой, чтобы отвлечься, потому что ей действительно страшно увидеть свой дом. И говорит она с ним, как вот в лесу перекликаются люди, чтобы не быть одному, чтобы не потеряться.

— А я здесь магазином лесУРСа заведовала. Так называют… Продавщица… Пришли мы… О, господи…

Да, дом сгорел, и обрушился потолок. И сарайчик сгорел, и штабель дров рассыпался чадящими головешками…

— У нас погреб во дворе был… Старик прятал там чтой-то! — Настя слепо побрела к тому, вероятно, месту, где был погреб. Коршак пошел следом.

— Когда пожары начались, старик вещи прятал. А я ругалась, чтобы народ не смешил.

— Другие, наверное, тоже прятали, — сказал Коршак.

— Другие, да не все… Помоги-ка мне, — позвала она. — Руки болят, не подниму. — Она впервые назвала его на «ты». — Лом тут где-то был…

Лом нашли, он был еще горячий. Вдвоем они подняли хрупкую, но все же тяжелую крышку над погребом.

— А ваш отец — солдат, — сказал Коршак.

В погребе стоял небольшой ящик с картошкой, здесь же лежало завернутое в кусок брезента сало, вещи в двух чемоданах, два полушубка. Самое необходимое в беде.

— Так ведь он и говорил: зима впереди. Не дай бог, говорил. Что-нибудь на первый случай. И не уехал, я его отсылала к сыну…

— К сыну? — удивился Коршак.

— Да. Он не отец мне, свекор он мой. Сын его младший, муженек мой, «червонец», как они говорят там, «схватил» — хорошего человека в тайге угробил. Да что свекор — отец и отец. Своего-то отца я не помню. Видишь, себе только полушубок и положил: тепло любит. А все остальное наше — целиком прямо. Чемоданами. Мое, Наташкино да сыночка…

Уже перед самой конторой, поставив чемодан у ног, чтобы перевести дух, Настя сказала:

— А не соседи наши дорогие это сотворили?

— Нет. Не думаю. Что вы! — И вдруг усмехнулся. — Нет, такое не бывает, чтобы тайфун из-за рубежа.

— Да, верно. А пожар, просто пожар, без ветра?

— Нет, Настя, — помолчав, тихо сказал Коршак. — Сами это мы и подожгли. — И неожиданно спросил: — Как же вы теперь будете, Настя?

Она пожала плечами:

— Власть придумает что-нибудь…

И Коршаку вдруг показалось невозможным уехать отсюда одному и оставить их здесь, хотя бы вот Настю. Он даже обрадовался своей мысли.

— Знаете что, берите своего старика, Кузнецовых берите и детей. Пока здесь что-нибудь придумывать будут, а придумают обязательно — это вы верно говорите, — поедем ко мне. У меня большая квартира, три комнаты… И жены у меня нет — ушла жена.

Настя ответила ему странным взглядом: были в нем и признательность, и тревога, и удивление.

* * *