Keeping 13
Шрифт:
— Как там мой пенис? — Вцепившись в простыни вокруг себя, я подтянул их к груди, не веря, что она не стянет их и не проверит сама. — Ты думаешь, это нормально — спрашивать об этом своего сына?
Мама пожала плечами. — Ты бы предпочел, если бы я назвала его Вилли, милый?
Иисус Христос.
— Ну, мне не шесть лет, ма, так что нет, я бы не предпочел этого, — выпалил я, настороженно глядя на нее, когда она зависла у края моей кровати. — И все прекрасно.
Мама прикусила губу. —
— Я уверен! — рявкнул я, отбрасывая ее руку, когда она, как я и предсказывал, попыталась стянуть с меня одеяло. — Господи, ма, мы уже говорили об этом раньше. Тебе нужно начать уважать мои границы!
Тяжело вздохнув, мама присела на край моей кровати и погладила меня по щеке. — Ты хотя бы покажешься своему отцу? — Она бросила на меня кровоточащий взгляд. — Я так волнуюсь.
— Не о чем беспокоиться, — проворчал я. — Все в порядке. Я в порядке. Мы оба чертовски хороши, ма. Ты же знаешь, я в больнице.
— Да, но…
— Поверь мне, я в порядке. — Я показал ей поднятый большой палец. — Все хорошо, ма.
Мама тяжело вздохнула. — Честно говоря, я не знаю, смогу ли я когда-нибудь доверять еще одному слову, которое слетит с твоих уст. — Она прикусила губу и одарила меня тем ужасающим взглядом раненой матери — тем, который всегда глубоко ранил меня, предназначенным для того, чтобы заставить сына почувствовать себя куском дерьма. — Ты действительно подвел меня, Джонни.
Господи, поверни нож, почему бы тебе…
— Я знаю, мама. Господи. — И я так и сделал. — Мне действительно жаль. — Зная, что она не успокоится, пока я не пойду на компромисс, я выдавил: — Так что, если тебе от этого станет легче, я покажу папе, когда он заглянет.
Мама умиротворенно улыбнулась, и я откинулся на подушки, благодарный за то, что избежал именно этой пули. — Врачи были здесь сегодня утром?
Я кивнул. — Да, они появились первым делом.
Она выжидающе посмотрела на меня. — И что?
— Они отпустят меня домой утром.
— Так скоро?
Я закатил глаза. — Прошло три дня, а у меня не было операции на сердце.
— Я знаю, но… — Беспокойство отразилось на ее лице. — Я думаю, тебе следует остаться еще на несколько дней, любимый. Остальное пойдет тебе только на пользу. — Она наклонилась и погладила меня по щеке. — Ты выглядишь намного более отдохнувшим, чем сейчас. Представь, что могли бы сделать для тебя еще несколько дней?
— Все будет хорошо, — сказал я ей, чувствуя себя дерьмово из-за того, что взвалил ненужный стресс на ее плечи. — Я знаю правила.
— Но ты последуешь за ними? — пробормотала она себе под нос.
— Я не испорчу это, — сказал я ей, глядя прямо в глаза. — Я не буду, ма. Я сделаю постельный режим. Я проведу реабилитацию. Но потом я вернусь.
Ее лицо вытянулось.
Я напряг свой хребет, зная, что не могу поддаться этому щенячьему взгляду.
— Я
— Я собираюсь играть, ма, — тихо ответил я.
— Нет.
— Да, ма.
— Джонни, пожалуйста.
— Я играю.
— Мне невыносима мысль о том, что тебе снова причинят боль.
— Ма, вот что я собираюсь сделать, — объяснил я, стараясь говорить мягким тоном. — Я знаю, это не то, что ты выбрала бы для меня, но это то, что я выбрал для себя, хорошо? Я хорош, ма. Я лучше, чем хорош. Это то, что я должен был делать в своей жизни. Я не могу не играть, потому что ты боишься, что мне будет больно. — Я пожал плечами. — Это может случиться, когда вы переходите дорогу.
— Но это произошло не при переходе дороги, — парировала мама. — Каждая больничная койка, которую ты когда-либо занимал, а их было больше, чем я могу сосчитать на пальцах двух рук, была прямым результатом твоей игры в регби. — Она покачала головой. — Я не понимаю, почему ты так одержим желанием причинить себе вред.
— Тебе не обязательно понимать, — ответил я, зная, что нет никакого смысла пытаться объяснить это, когда она упорно пыталась помешать мне играть. — Ты просто должна поддержать меня.
— Почему ты не мог заняться гольфом? — Мама зарыдала, уронив голову на руки. — Ты хорош в гольфе, любимый. Или плавание, или теннис?
Я протянул руку и похлопал ее по плечу. — Потому что я игрок в регби.
— О, Джонни…
— Просто поддержи меня, ма, — грубо сказал я. Сев прямо, я притянул ее к себе для неловкого полуобнятия. — И я обещаю, ты будешь мной гордиться.
— Я уже горжусь тобой, ты, большой дурачек, — шмыгнула она носом, смахивая слезы. — И это не имеет никакого отношения к гребаному регби.
— Приятно это знать, — пробормотал я. — Я думаю?
— А теперь хватит доводить твою маму до слез, — сказала мама, выдавив улыбку и вставая. — Скажи мне, как ты себя чувствуешь.
— Я в порядке, — ответил я, снова насторожившись. — Я только что сказал это тебе.
— Эмоционально, — ответила она, возвращая мне поднос с едой. — Я хочу знать, что ты чувствуешь в своем сердце. — Развернув салфетку, она положила ее мне на колени и налила чашку чая из чайника. — Ешь, Джонни, любимый. Твой микки растет у тебя из живота.
— Со шрамом, — выдавил я, хватая вилку. — Я чувствую себя эмоционально чертовски израненным, ма.
— Следи за своим языком, — отругала она, ударив меня по затылку левой рукой, от которой я уворачивался, как от кровоточащей Матрицы, большую часть своей жизни. — Тебя вырастили, а не потащили наверх.
Прикусив язык, я отправил в рот холодный, как камень, рашер и принялся яростно жевать.
— Хороший мальчик, — похвалила мама, взъерошив мне волосы.
Дорогой Иисус, спаси меня.