Кэнто
Шрифт:
Кэнто кивнул.
– Десять.
Раздался щелчок. Кэнто отсчитал про себя десять секунд, ударил по столу, и профессор выключил секундомер:
– Восемь и восемь. Слишком быстро. Большинство людей поначалу ошибается в меньшую сторону. Ещё раз!
Они тренировали десятисекундный отрезок, пока Кэнто не начал попадать точно. Затем Мидзусима стал называть другие числа. Короткие интервалы Кэнто отбивал хорошо, но за двадцатью его ошибки всегда превышали секунду.
– Перерыв. Выпьем чая, – наконец сказал Мидзусима и спрятал секундомер в карман. – Хасэгава-сан,
– Но для чего всё-таки эти таблетки? Они помогают считать секунды? – предположил Кэнто.
– Именно! Вам интересно, как это связано с игрой, – сказал профессор, поднимаясь. – Вы узнаете правду.
Они выпили по кружке крепкого чёрного чая. Кэнто с нетерпением ожидал объяснений профессора, но тот не спешил и заговорил об Англии и об английской погоде, сравнивая её с Японией. Кэнто пришлось ждать четверть часа, прежде чем разговор вернулся к той теме, которая полностью занимала его разум.
– Так вот, время… – произнёс наконец Мидзусима, и Кэнто замер, внимательно слушая.
– Кто-то из вас считает, что на столе лежат шестнадцать случайных карт. Кто-то считает, что карты подобраны таким образом, что есть некая закономерность. В любом случае, они существуют для вас только в трёх измерениях. Правда, – профессор сделал паузу и посмотрел Кэнто в глаза, от чего тот невольно задержал на секунду дыхание, – правда заключается вот в чём. Если бы вы могли заглянуть под любую из лежащих на столе карт, вы увидели бы, как на её обратной стороне с безумной скоростью сменяют друг друга цифры-изображения. Все четыре с лишним миллиарда! Разные картинки появляются с разной частотой. Это очень сложно! Очень быстро, очень сложно! Но вот вы выбрали карту, прикоснулись к ней. Поток замирает. Та цифра, которая в момент вашего касания оказалась на обратной стороне карты, останется на ней до конца Игры. Карта перевернётся, и вы увидите её.
Некоторое время Кэнто, захваченный речью профессора, сидел и вспоминал собственные партии. Раньше карты были для Кэнто просто картами, кусочками пластика (а может быть, металла, так как некоторые из них холодили руку при прикосновении). Какая-то магия, доступная пришельцам, делала их пригодными для Игры, но всё же они казались объектами вполне земными. Теперь он видел игровой стол иначе. Карты оказались чем-то чужим, пугающим, привычное лицо Игры – маской, скрывающей что-то большое и неподвластное человеку.
– Скажите, профессор, мы поэтому оставляем на входе часы? – спросил Кэнто. – В списке вещей, которые нельзя брать с собой, говорится про часы и про то, что может измерять время…
Мидзусима прищурился, брови его шевельнулись:
– Возможно, возможно. Правда я предполагаю, что течение времени в комнате Игры немного отличается от такового за её пределами, но интервалы есть интервалы, а шкала есть шкала, и наличие точных часов на руке вам помогло бы, – он откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди, – конечно, если вы знаете, что именно измерять.
В тот день они тренировались ещё около часа. В конце результаты Кэнто, до того времени улучшавшиеся, посыпались, и Мидзусима объяснил, что наступило утомление, а действие таблетки, наоборот, закончилось.
Когда пришло время прощаться, Мидзусима вложил в руки Кэнто секундомер и конверт.
– Могу я посмотреть, что внутри? – спросил Кэнто, кланяясь.
– Можете. Там деньги.
– Деньги? Профессор, но…
– Берите. Если вам так будет удобнее, давайте считать, что я вас нанимаю. Или лучше пускай это будет ваша стипендия. Устроит?
– Да, разумеется. Я благодарен вам! Но мне всё равно неловко принимать от вас это, – от волнения Кэнто запутался в кэйго, и фраза получилась смешной.
– Пустяки. И вот ещё что, – Мидзусима положил руку на плечо Кэнто и посмотрел на него серьёзными, чуть прищуренными глазами. – Во всём, что происходит, нет волшебства. Нет мистики. Здесь не работают приметы. Есть только наука. И это не та наука, о которой мы (в большей степени я) придумали, что знаем её. Это такая огромная, глубокая, холодная и страшная система, с которой наш разум ещё не готов столкнуться, но с которой мы выбрали столкнуться.
9
Они стали тренироваться по средам, субботам и воскресеньям. Кэнто приходил к профессору домой, выпивал таблетку. Щёлкала кнопка секундомера, и Кэнто представлял себе его стрелку. Стрелка в голове Кэнто и заострённая полоска металла над циферблатом бежали вперёд. Им надо было финишировать одновременно.
Секундомеров было два. Один, подаренный профессором, Кэнто теперь всюду носил с собой и тренировался в свободные минуты, которых у него было много, слишком много. Нацуки он сказал, что устроился на работу в университет. Она не спрашивала, что за работа. «Или не поверила, или ей стало совсем не интересно, чем я занимаюсь», – подумал Кэнто.
В воскресенье он напился и устроил дома такую ссору, что Нацуки выбегала посреди ночи на улицу, испугавшись его гнева. На следующий день он с трудом мог вспомнить обрывки произошедшего.
Они помирились.
Кэнто купил новый керосиновый обогреватель: ночи становились всё холоднее. Старик Накамура увидел Кэнто, несущего обогреватель от остановки, и, одобрительно кивая и приговаривая: «Ёй, ёй!», вышел ему навстречу.
– Добрый день, Накамура-сан! – поздоровался Кэнто, опуская большую коробку.
– Добрый день, Хасэгава-сан! Холодает, не правда ли? – Накамура посмотрел на небо и перевёл взгляд на коробку. Манера соседа вести диалог порой раздражала Кэнто, но Накамура стал невольным свидетелем его ночной ссоры с Нацуки, и Кэнто чувствовал себя виноватым.
– Да, холодает, – ответил он в той же манере, так же как старик растягивая последний слог.
– Однажды в это время в Мито шёл сильный снег. Это было давно, сразу после войны, – Накамура улыбался, но морщинки вокруг его глаз, положение густых бровей, интонация давали понять, что он говорит о грустных вещах. – А может, и не в это время. Но где-то в конце ноября. Было много суровых зим. А сейчас зимы мягкие, но вы всё-таки старайтесь не простудиться. Старайтесь, чтобы в доме было тепло, – он снова улыбнулся.