Кэнто
Шрифт:
– Ты сегодня работаешь? – спросил Кэнто. Расписание на ферме часто менялось, и он никак не мог его запомнить.
– Нет, сегодня выходной. Завтра и послезавтра, – ответила она.
– Я в городе пообедаю.
– Хорошо.
Сегодня ему хотелось, чтобы Нацуки говорила с ним теплее, так, как она говорила в их первый год. Кэнто понимал, что без шага навстречу с его стороны то общение не вернуть, и он не мог сделать такой шаг: всё внутри него сопротивлялось этому. Проще было винить Нацуки в холодности, чем делать шаг навстречу.
Он вышел, не сказав ей больше ни слова.
Кэнто доехал на автобусе до реки. Поездка на синем автобусе компании «Ибараки Коцу» обходилась в лишних пятнадцать иен,
Сделав положенный крюк, автобус перебрался через железную дорогу и встал.
– Господин пассажир, – водитель, высунув почти лысую голову в салон, окликнул Кэнто. – Господин пассажир, поломка. Придётся подождать следующего автобуса.
– Сколько ждать? – спросил Кэнто.
– Минут двадцать, – ответил водитель, делая неопределённый жест рукой. – Компания вернёт стоимость билета. Надо будет обратиться в главный офис. Я дам вам карточку с адресом и телефоном.
Кэнто подошёл к водителю, взял карточку:
– Я выйду.
Мост через реку недавно отремонтировали. На пешеходных дорожках лежала новая плитка. Кэнто пошёл по левой стороне, хотя все выбирали ту, с которой открывался вид на озеро. Справа полыхал осенними красками парк и в неподвижном зеркале озера отражалось чистое небо. Слева вяло текла обмелевшая река Сакура. С края пологой широкой насыпи трое парней кидали в воду плоские камни, а позади них сидела на чьей-то куртке девчонка с короткими волосами. Она хлопала в ладоши, если камень делал много прыжков по воде. Кэнто был неплох в этом. «Надо посильнее подкручивать. Но если камень никчёмный, то ничего не выйдет. Да, камень нужен правильный». Он вдруг вспомнил, что кидал так камни вместе с Нацуки, только не здесь, а в парке. Казалось, это была какая-то другая Нацуки.
Кэнто сошёл с моста, за красным кирпичным зданием повернул налево и пошёл по улице Экинан в сторону центральной площади. Эта часть города отличалась от Сакаэ-тё (и тем более Ватари-тё, который был скорее деревней, чем пригородом). Дороги, знаки, ограждения, облицовка домов – всё здесь было чище и аккуратнее. По правую руку возвышался одиннадцатиэтажный жилой дом. Дом был новым, и Кэнто слышал, что квартиры здесь дорогие.
На улицах было тихо. После убийства премьер-министра Эрисаку, случившегося в этот день в шестьдесят седьмом, праздник перенесли на октябрь 21 . Хотя с тех пор прошло уже много времени, в некоторых префектурах – по большей части расположенных на Кюсю и Сикоку – его всё ещё отмечали в ноябре. Так было и в нескольких храмах Ибараки, но не в Мито.
21
Имеется в виду праздник Сити-го-сан. В этот день детей в возрасте трёх, пяти и семи лет приводят в синтоистские храмы.
Занятый предстоящей Игрой, Кэнто позабыл про дату. У него была цель, надежда, и ходьба доставляла ему удовольствие. Он перестал даже обращать внимание на проезжающие легковые машины, хотя обычно рассматривал каждую, помечая её в голове фразами вроде «эту бы я никогда не купил» или «если перекрасить, то неплохой вариант».
Мимо прошли двое мужчин в хороших костюмах, с кожаными портфелями в руках. Вслед за ними проехала девушка на велосипеде, и Кэнто обернулся, провожая её взглядом. Девушка остановилась на переходе, ожидая светофора. Не снимая правую ногу с педали, она опёрлась на левую, наклонив велосипед и скрестив руки на руле. Она была похожа на модель, позирующую для обложки журнала.
– Эй, ты что, окаменел? – раздалось рядом с ним. Кэнто обернулся: на него хмуро смотрел из-под густых бровей мужчина лет пятидесяти. Он стоял, опёршись на ручку большой телеги, нагруженной какими-то тюками. Зимнее длинное пальто его было грязным, волосы на голове давно не мытыми, поседевшая, но не белая борода торчала клочками во все стороны.
– Что встал? – повторил он.
Кэнто отошёл к магазину, и мужчина (должно быть, привокзальный нищий) покатил мимо него свою повозку. Поравнявшись с Кэнто, он повернулся и произнёс:
– Игрок, да?
– С чего ты взял? – резко ответил Кэнто. Незнакомец был ему неприятен, к тому же от него воняло.
– Сразу видно. Ну и дурак.
– А ты не дурак? Сыграешь – может, заживёшь нормально. Чего тебе терять?
– Свободу! А ты дурак. Ты не свободен.
– Где твоя свобода? – разошёлся Кэнто, с трудом удерживаясь, чтобы не ударить нищего за оскорбление. – Свобода – это деньги, так устроен мир.
– Свобода – это без денег!
– Пошёл ты… – махнул Кэнто рукой и зашагал дальше. Сзади раздался смех нищего, перешедший в кашель. «Надо было ему двинуть», – подумал Кэнто, представляя этот удар, его последствия, свой взгляд.
Чёрная комната – овальное здание, построенное по чертежам Ошаспелей – стояла на центральной площади перед городской мэрией. Её называли консервной банкой, горелым пнём и так далее. Идеальный бетонный цилиндр высотой шесть метров, без единого окна, весь матово-чёрный. Пришельцы указывали людям, где желают разместить свои строения. Иногда приходилось сносить мешающие здания (так было в нескольких районах Токио): Ошаспели не допускали возражений. Внутри цилиндра находилось несколько овальных комнат; обычно их число было кратно четырём.
На большом квадрате, мощёном серым камнем, не было ничего, кроме здания мэрии и чёрной «консервной банки» – одна неуютная пустота. Скамейки теснились по краям этой пустоты, возле цветников, за которыми чернела кованая ограда. «Сегодня не многолюдно», – отметил про себя Кэнто, подходя к створкам дверей – двум высоким прямоугольникам, расположенным в углублении. Внутри него зашевелился холодок азарта. Кэнто почувствовал, что руки вспотели. Он вытер их о джинсы. «С левой руки», – вспомнил он свою примету и прикоснулся левой ладонью к полосе, разделяющей створки. Двери медленно и бесшумно ушли в стены. Кэнто глубоко вдохнул и сделал шаг вперёд.
Внутри здание казалось больше. Это отмечали все игроки, однако для Кэнто тайны пришельцев не имели самостоятельной ценности, не были интересны. Важна была только Игра. Освещённый тусклым светом коридор вёл в центральный зал. Сюда выходили двери игровых комнат. Стены, пол, потолок – всё было покрыто мягким чёрным материалом, гасящим звуки. Снег ли, слякоть ли – он всегда оставался чистым, чёрным.
Кэнто остановился, снял и сложил куртку. Рядом с ним в стене зияла прямоугольная ниша. Здесь надо было оставить те вещи, которые нельзя брать с собой. Он отстегнул часы, проверил карманы брюк, сложил всё аккуратно. Кэнто запоминал, как сложил вещи, и повторял порядок тех дней, когда выигрывал или не проигрывал. У него было несколько удачных расположений и несколько «запретных». В этот раз он поместил часы в дальний левый угол, куртку развернул рукавами наружу, перед левым рукавом поставил стопкой три монеты. Он закончил и ждал. Шторка ниши опустилась и стала частью стены, совершенно от неё неотличимой. Слева открылась дверь. «Если считать по часовой стрелке от входа, третья, – подумал Кэнто. – Хорошо. Ни разу не играл в четвёртой 22 ». Кэнто снова вытер руки и решительными широкими шагами вошёл в комнату. Дверь беззвучно закрылась за его спиной. Перед ним в кресле с высокой спинкой, обитом всё тем же материалом, сидел Ошаспель.
22
Четвёрка считается в Японии несчастливым числом, возможным предвестником смерти.