Кентурион
Шрифт:
– Выставились, собаки римские! – процедил ушастый уаб.
Зухос усмехнулся.
– Ничего, Зухос им покажет! – загадочно сказал он.
– Ты что-то знаешь?! – приблизил рябое лицо самый любопытный уаб.
– Силы копятся, – туманно ответил лжеуаб, – скоро бойцы получат оружие и зададут римлянам жару!
– Ух! – выдохнул косолапый. – Скорей бы!
Зухос понимал, что болтает лишнее, но жажда славы была сильнее его.
– Еще не минет пора Половодья, – вздернул он голову, – как воины Зухоса штурмом возьмут Александрию!
– Давно пора! – воскликнул рябой.
– Выдавим город-прыщ в Зеленое море!
– Подходим, – вернул всех к реалу косолапый.
«Усерхат-Амон» плавно подошла к гранитному причалу. Толпа на берегу приветственно взревела, трубачи задули в свои инструменты, загорелые флейтисточки с арфисточками, ловко уворачиваясь от рук мужей, распаленных солнцем и вином, заиграли плясовую, и стоящие превратились в танцующих. Плясали, кто во что горазд – девицы извивались, отбивая такт в бубны, ливийцы с нубийцами выкаблучивались в военных танцах, а храмовые танцовщицы хенеретет бешено кружились в священных плясках.
Десять жрецов в леопардовых шкурах поднесли широкие сходни из полированного кедрового дерева, покрытого резьбой, а херхеб, картинно держа в руке пергамент с программой празднества, громко восхвалял «Усерхат-Амон»:
– Весла барки Амона – добрые боги, что последовали за Хором, сыном Исиды, сыном Осириса, когда он шел мстить за отца своего Осириса! Весла барки Амона – божественные черпаки, вычерпывающие заботы богов и богинь! Мачта барки Амона – это Шу, сын предводителя всех богов! Парус на барке Амона – из царского полотна! Шкоты, оба трапа и четыре ворота барки – диадема Амона! Оснастка мачты – сам Амон-Ра! Ибо он плыл на барке вместе с Хором, сыном Исиды, сыном Осириса, когда тот шел мстить за отца своего Осириса! Нос и борта барки скреплены обручами, браслетами добрых богинь, чтобы она не разбилась на подходе к берегу! Кормило барки – нога бога Хора, сына Исиды, сына Осириса, явившегося, чтобы отомстить за отца своего Осириса! Причальная тумба барки – богиня Уто, владычица города Буто! Скрепляет она воедино браслеты-обручи добрых богинь! Остов барки Амона – сам великий бог Тот! Богам и людям он дал письмо, богу Ра, отцу всех богов, дал он речь, когда Хор, сын Исиды, сын Осириса, шел мстить за отца своего Осириса!
– Выходим! – сказал рябой. – Раз, два, взяли!
Три уаба и Зухос одновременно подняли переносную ладью и начали шествие.
Никто не поскользнулся на трапе, никто не споткнулся о стык каменных плит, замостивших набережную. Носильщики важно проследовали в великолепный вестибюль Ипет-Ресит с тридцатью двумя мощными столпами в виде связок папируса, вышли в большой открытый двор, обнесенный портиками, колонны которых тоже имитировали пучки священного тростника, и направили стопы в тень грандиозной процессионной колоннады. Ее «стебли» папируса, увенчанные распустившимися цветами-капителями, возносились на сорок локтей в пронзительно-индиговое небо.
Множество служителей храма выбегало навстречу и окуривало носильщиков благовониями, склоняясь и выкрикивая: «Амон милостив! О, хвала Амону!»
Носильщики вышли к пилону, служившему задником для шести колоссов Рамсеса Второго – две средние статуи из черного гранита представляли фараона сидящим, а еще четыре – по две у каждого края пилона – были высечены из розового гранита и изображали Рамсеса стоящим. Два огромных обелиска, «красота которых достигала небес», завершали композицию.
Четверо хем-нечеров уперлись руками в великие двойные двери из азема, и растворили их. Ладья с духом Амона была торжественно внесена и установлена в святилище. «Все, – усмехнулся Зухос, – теперь пусть Амон-Ра порезвится в своем „Южном гареме", потискает богиню Нут – Великую, Тефнут – Старшую, Исиду – Прекрасную, Нефтиду – Превосходную. А там и Хатхор подойдет, и Нейт, и Мехетурет… Не все ж Амону-Ра одну Мут ублажать да с миленькой помощницей Сешат баловаться…»
Зухос ухмыльнулся, оглядев статую бога из сливочно-желтого алебастра, и покинул храм. План был ясен, он во всем убедился лично. Теперь надо только ночи дождаться, самой воровской поры…
…Сразу от пилона брала то ли начало свое, то ли конец Царская Дорога, обставленная сфинксами с телами львов и головами овнов. Дорога была полна народу, много гуляло приезжих, и часто попадались легионеры, рыскающие по толпе втроем-вчетвером. С чего бы это? – нахмурился Зухос, и лишь потом до него дошло. Наверное, это из-за него, из-за убийства Юлии! Он уже и забыть успел, что такая была, а эти только начали шевеление! Шевелитесь, шевелитесь…
Из толпы выбрался Торнай. Слуга был возбужден. Зухос поманил его.
– Ну, смотрел? Есть что подходящее?
– Лучше всех, господин, – отвечал Торнай, – подходит та трирема, что у причалов храма. На все весла посажены рабы. Обычно их расковывают на ночь и отводят на берег, где запирают и держат под охраной до утра, но в Ипет-Ресит их некуда вести! И триерарх решил держать рабов на корабле…
– Отлично! – довольно сказал Зухос. – Тогда так: до вечера гуляйте, а ночью чтоб были в гавани!
– Будет исполнено, господин!
Ночь выдалась прохладной, совсем как в месяц мехир. Дышалось легко, и в пот не бросало. Зухос снова надел темный химатион с крючкообразным узором по краю. Белые одежды жреца не подходили для тайного дела…
Римская трирема стояла на месте. На палубе ее торчал один дозорный, скорчившись в позе крюка и клюя носом – а журчание воды, набегавшее с Нила, действовало снотворно.
По одному подтянулись слуги, тоже замотанные в черное.
– Дозор на берегу выставлен? – спросил Зухос.
– Трое человек, – доложил Икеда. – Все бдят.
– Этих снять! Не мучать, просто убить. Икеда, Небсехт, Инар! Займитесь!
Три тени бесшумно расплылись в темноте.
– Так, я на борт, – сказал Зухос. – Свистну – поднимайтесь.
– Да, господин… – прошелестело в ночи.
Жрец-вор, жрец-насильник спокойно подошел к перекинутым на берег сходням и поднялся на борт триремы. Дозорный, дремавший рядом, тут же вздрогнул и спросил голосом, четким спросонья:
– Стоять! Кто таков?
– Я – Зухос! – последовал невозмутимый ответ.
– Стоять… – нерешительно повторил дозорный, молодой еще парень из иллирийцев.
– Меч при тебе? – скучно спросил Зухос.
– При мне…
– Приставь его острием к груди, а рукояткой к мачте… Приставил? Вот, молодец! А теперь дотянись до мачты руками, обхвати ее и резко подайся вперед!
Парень исполнил все в точности, и гладий вылез у него из спины. Оглядевшись, Зухос спустился ниже, в духоту гребной палубы. Там тлел огонек в плошке, почти не давая света, но поглощая и без того спертый воздух.