Киндер-сюрприз для декана
Шрифт:
И мы оба делали вид, что ничего не происходит.
Снова папа стучит пальцами по столу. Снова у него это странное лицо. Вроде не сердитое, но такое… Сложное…
– Помнишь, я говорил тебе, что никогда тебя не брошу, Антоний?
Киваю.
– Почему я это говорил?
– Потому что… – зыркаю на него исподлобья, – ты мне папа.
– Да, – он кивает, – я тебе папа. Но видишь ли, так вышло… Там в Петербурге живет твоя сестренка. И она не знает, что я – её папа.
– Как? В смысле? Ты?
– Она еще мелкая совсем, – папа улыбается как-то мягко, – она тебе понравится, Тох.
– Нет!
Я звучу громко, высоко, я очень хочу, чтобы он услышал меня. Чтобы понял, что я не хочу. Не хочу никакой сестренки!
– Антон, – папа, в отличие от меня, тон не повышает, только понижает.
– Нет! – кричу снова, спрыгиваю с табуретки. – Не хочу сестренку. Она мне не нужна.
Срываюсь с места, бегу куда ноги ведут, а ведут они – в папину комнату. Потому что в моей спрятаться некуда, все свободные места завалены коробками. Зато тут можно забиться за стену из коробок в углу, скукожиться в комок, стать как можно незаметнее.
И хочется орать, хочется бить по полу руками и ногами, но это для малолеток, я к зеркалу после такого позора не подойду.
Сестренка…
Никакая она не сестренка мне!
Сестренка – это когда от мамы с папой!
А я…
Но у меня же, получается, папа-то общий…
Надолго ли…
Он будет любить сестренку. Она маленькая, миленькая – вон он как улыбался, пока про неё говорил. Она родная ему, в конце концов. А я? А я?!!
Глава 12. Юлий
– Антоха! Ну, сколько можно!
От звучания моего голоса Антоний только сильнее забивается под одеяло и накрывается сверху подушкой. А ведь я уже третий раз захожу, чтобы поднять его с постели. Уже все дозволимые сроки подъема мы провалялись. Остались только «пипец, опаздываем, будем запрыгивать в вагон на ходу».
– Не хочу-у-у, – хнычет он и даже имеет дерзость отмахиваться от меня и руками, и ногами, – не хочу, не хочу, не хочу…
– Ага, понимаю, пять утра – это охренеть как рано для подъема, но мы обещали приехать и посмотреть квартиру.
– Это ты обеща-а-а-ал!
– Ну, хватит!
Моя жестокая расправа начинается со сдернутого одеяла. Лишенный его теплой защиты Антон скукоживается в комок и вцепляется в подушку клещом. Битва за неё занимает еще пять минут бесценного времени.
– А-а-а…
Оказавшись закинутым на плечо Антон проявляет просто удивительный бойцовский дух для человека, который неделю назад двух слов в кабинете психолога сказать не хотел. Молотит меня по спине кулачонками.
– Антоний, больно же!
Удары у моего патриция не сильные, но кулаки-то острые. Он в принципе может просто
– Я сам могу умыться!
– Дерзай, – я задираю руки к потолку, – только живее. И зубы почистить не забудь.
– Забуду, – мстительно бурчит Антон, отворачиваясь к зеркалу.
– Ну, значит, после просмотра квартиры заглянем к стоматологу, что ли!
Вижу, как передергиваются неприязненно плечики сына. Стоматологов он натурально ненавидит, иногда кажется – проще его к ним спящим доставлять.
Я побеждаю, но… Это в принципе спорно. Жужжание электрической зубной щетки доносится из ванной, только когда я дверь этой самой ванной закрываю.
Выходит Антоний недовольный своим поражением, дышит на меня мятным духом пасты с отчетливым желанием испепелить.
– Одеться помочь? – поддеваю я, указывая подбородком на стул с уже подготовленной одеждой.
– Я сам! – он шипит сквозь зубы, обиженный мой котище. Была бы шерсть на загривке – раздулся бы в огромный шар и не сдуваясь вот так бы и оделся, резкими рваными движениями.
– Все, погнали, завтракать в поезде будем.
И снова действие и противодействие. Я подталкиваю Антона к дверям, он – едва волочет ноги. А у самых дверей и вовсе вырывается и уносится в свою комнату, громко хлопая дверью.
– Антон, – окликаю я сына, – мы вчера говорили. Не получится просто саботировать. Так просто нельзя. Ты ведь сам хотел со мной поехать. Мы можем еще позвонить бабушке.
– Да иду я, иду.
Мрачный Антон открывает дверь звучным пинком. Ничего почти не изменилось – та же футболка в полоску, те же же джинсы на его кузнечьих коленках. Только сверток в руках появился – что-то громоздкое, угловатое, завернутое в голубую Антохину ветровку.
– Это что?
– Надо, – Антон зыркает на меня исподлобья, – это мамино.
Мамино. Что ж, уже утешенье. Вера была консерватором в плане игрушек, и точно не завещала сыну коллекцию ножей. Конечно, были среди её вещей, оставшихся у Антона, и те, которые нельзя было назвать игрушками, но… Опасных точно не было.
Я бросаю взгляд на часы и раздраженно кривлюсь.
Чтобы успеть на ближайший Сапсан, мне срочно нужно освоить телепортацию. А в распоряжении только машина.
В машине Антоний молчит. Драматично сидит, драматично обнимает свой сверток, совершенно душераздирающе смотрит в окно. Во время посадки так скорбно смотрит на поезд, будто это прямой рейс в преисподнюю.