КИНФ, БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ПЕРВАЯ: ПЛЕЯДА ЭШЕБИИ
Шрифт:
– Теперь моя очередь задать этот вопрос – а ты уверена? Порой мы не можем поручиться за себя самоё.
Женщина задумалась, посасывая свою трубку.
– М-м, – протянула она. – Странно все это! Вдруг случаются такие дела, которых не случалось многие и многие века! Что это значит? И многие из тех, чьи имена давно были позабыты и никому не нужны, вдруг появляются из темного небытия и забвения! Их вспоминают и зовут. Да еще и в Паондлогах… Там, где не раз сходились дороги великих и ничтожных, чьи судьбы определяли судьбу целых народов. Странно все это! Кажется мне, что наступают темные времена. Бойся их, юноша! Скоро будет темно, так темно,
Тиерн потер усталые глаза; наверное, он все-таки спал! Но казалось ему, что с каждым мигом женщина становится все моложе, разглаживаются её морщины и светлеет кожа на её лице, а глаза становятся все больше, все ярче, и с каждой минутой его желание выйти к ней и припасть к её ногам становится все невыносимее.
«Все, – решил он, отступая в тень как можно осторожнее, – больше оставаться здесь невозможно. Старуха околдовывает меня все больше, и уже скоро я сам выдам себя. Пора уходить».
Он ступил в тень, все дальше и дальше уходя от костра, и очарование спадало, уходило, и образ таинственной женщины, склонившейся над кружкой дымящегося чая у костра, становился серым, обычным, терял свою яркость и привлекательность…
Женщина накинула на голову капюшон, словно ей стало вдруг холодно.
– Юный Сильф, – сказала она, наконец. – Думаю, нам обоим нужно пойти в долину Великой Жабы. Там, в землях сцеллов, на берегу острова посередине озера Итлоптаор, находится гробница того, чью трубку я держу в руках. Потребуем объяснений у него. Возможно, он действительно как-то причастен к тому, что происходит.
Сильф посмотрел на неё в недоумении:
– Но ты сказала, что он мертв?! Ты умеешь разговаривать с духами?
Старуха пожала плечами:
– Если очень нужно, я смогла бы договориться и с духом. Но тот, о ком я говорю, скоро восстанет из своей могилы. Он настолько хитер, что ему удается убегать из владений Тавинаты, стоит тому лишь на миг отвести от него свой взгляд. И это происходило не раз и не два. Так ты идешь со мной?
Орлист насторожился:
– Отчего я должен доверять тебе?
– А как ты сможешь не довериться мне? У тебя хватит сил? Думаю, нет. Я чувствую, как моя сила возвращается ко мне, все быстрее и быстрее. Когда я буду полна ею, никто не сможет отказать мне, и даже ты, чистый юный Сильф. И на этой земле настанет моя власть – многие из тех желаний, что рождает любовь или страсть, будут воскрешены и удовлетворены, и я буду названа королевой над миром. Идем со мною! Я не причиню тебе вреда. А те перемены, что грядут, вряд ли будут такими же милосердными, как я. Разве ты не слышишь сам? Поднимается ветер; он несет снеговые тучи, и скоро весь лес будет засыпан им, и твою дорогу занесет. Решайся скорее! То необычный снег; то возвращается моя сила. И она так ужасна, что мне остается только гадать, что за поступок дал ей такую мощь. То поступок человека либо великого, либо безумного.
Буря приближалась; сквозь раскачивающиеся вершины деревьев были видны рваные светлые облака на черном как уголь небе – то ветер притащил непогоду. Женщина поплотнее закуталась в свой плащ, и её трубка в сгущающейся темноте вспыхивала маленьким красным огоньком.
– Пусть идет снег, – бормотала она, чуть покачиваясь, словно была в трансе. – Пусть! Он
– О чем ты говоришь? – в голосе Орлиста послышались нотки страха.
– Я говорю, юный Сильф, о тех, кто хитер. О тех, кто причиняет боль.
– Не понимаю.
– Не торопись все понять, – буря проносилась мимо, терзая деревья где-то в вышине. Снег из облака, прорвавшегося над сплетенными кронами, тихо падал, подобный искристой чудесной волшебной пыли, и в нем было столько покоя и умиротворения, словно это не бешеный ураган принес его, а крылья нежной феи. Мир раскололся на две части, и в одной из них был мрак и ужас, а в другой, та, что оставалась не тронутой вокруг ночного костра под пологом леса, был покой и счастье.
– Я все еще бессильна, но уже не так, как всего час тому назад. Я вижу плохо, но все же осколки будущего уже доступны мне и мелькают перед моим внутренним взором. Вижу человека… не знаю, кто он, но он очень важен в этой истории… он совершил какую-то гадость… низкую гадость. Рядом с ним женщина. Это он раскается, но его раскаяние не будет стоить и ломаного гроша… м-м, сплошные загадки, и ничего ясного!
– Зачем ты все это говоришь мне?!
– Видения терзают меня. Я чувствую перемены, много перемен, но не вижу, когда и где… о, мука!
Ветер рвал лес; где-то послышался страшный треск, и вековое дерево рухнуло, увлекая за собой целые сугробы снега, под которым запросто можно было бы похоронить всю небольшую армию Сильфов, а женщина все так же сидела и бормотала себе под нос вещи пугающие и странные.
Ветер вдруг переменился; он перестал летать над лесом, раскидывая облака, и снизился на землю. Он словно нарочно уронил это дерево, сделав себе лазейку в непроходимой чаще. По ногам Орлиста побежала поземка, тонкая и холодная, как тело змеи. Ветер искал её; найдя, он закрутился вокруг, терзая и нетерпеливо трепля её плащ, словно понуждая избавиться от ненужной тряпки, приподнимал капюшон любопытно, тянул за полы. Женщина оставалась равнодушна к его нетерпеливым уговорам и лишь плотнее натягивала ткань на плечи, все так же пряча лицо в тени.
– Ну, Сильф? – голос её окреп и изменился. – Что ты решил? Идешь ли ты со мной?
Она поднялась на ноги; ветер словно этого и ждал. Налетев в один миг, он содрал ненавистный капюшон, развеял плащ, который забился подобно крыльям, словно одним рывком содрал паутину и темный облик с женщины, в котором она пряталась как в коконе, разгладил сильно и тщательно лицо одним мазком, бросив в него снегом, и юный Сильф рухнул в снег, потрясенный.
Перед ним стояла не странная старуха с морщинистым темным лицом, а молодая женщина с кожей белой, как снег. Черты её были столь чисты и нежны, что увидь её Рафаэль, он непременно нарисовал бы свою лучшую мадонну, одетую в раззолоченный алый бархат и шелка с жемчугами. Над тонкими веками чернели ровные ниточки бровей, а щеки, посыпанные тонкой жемчужной пудрой, были нежны и чуть розовы, словно самый прекрасный закат подарил свой свет этому лицу и выкрасил губы в небывалый искрящийся оттенок. Волшебный снег запутался в угольно-черной косе, растрепавшейся от ветра, и умиротворение, что лежало на этом безмятежном лице, в миг укротили неистовый ветер. Он словно послушный пес улегся у ног своей госпожи, и все стихло. Даже снег не смел больше падать, и полянка, выбеленная им, была тиха и торжественна.