Киреевы
Шрифт:
От Марии Михайловны он не скрыл своего разговора с комсоргом.
— Андрюша, мы поговорим с тобой об этом позднее, — заволновалась Мария Михайловна. — Сейчас я только о Наташе могу думать, о ее здоровье.
На другой день пришел в больницу Глинский.
Мария Михайловна сначала колебалась, говорить ли ему о доносе.
«Нет, я не вправе скрывать это от человека, любящего мою дочь», — решила она.
Выслушав Марию Михайловну, инженер изменился в лице. Сдавленным голосом он с трудом произнес:
— Скажите, чем я могу быть полезен?
— Спасибо,
В этот трудный период, когда Наташина жизнь сначала висела на волоске, а потом медленно и неуверенно крепла, Сергей Александрович сделался незаменимым для Марии Михайловны. Она советовалась с ним, давала ему поручения. Лицо инженера, постаревшее, измученное, с болезненно блестевшими глазами, поразило Марию Михайловну. Сергей Александрович выглядел, словно перенес тяжкую болезнь.
В ночные часы он говорил сам с собой:
«Если Наташа умрет, — не переживу ее смерти. Это я, я убил… Но я не хотел, не мог же я знать, что из-за этого она попадет под машину. Она должна выздороветь! Ее спасут, обязательно спасут!»
Андрей тоже проводил тяжелые бессонные ночи в тревоге за любимую. Днем заходил в больницу и всеми силами старался чем-нибудь помочь Марии Михайловне. Но он был свой, его заботливость казалась естественной.
Во время встреч с Глинским Андрей держался подчеркнуто сухо. Мария Михайловна это заметила, но не придала значения — ей было известно о деловых разногласиях инженеров.
К Наташе по-прежнему никого не пускали, кроме матери, и она рвалась из этой застоявшейся тишины. Ей, живой, подвижной, было невыносимо тяжело вынужденное бездействие.
Врачи и сестры сердечно относились к Наташе, подолгу сидели около нее. Но она все настойчивее просилась домой.
— Мамочка, дорогая, дома я сразу поправлюсь.
Мария Михайловна колебалась. Придя в себя, Наташа рассказала ей о разговоре с секретарем комсомольского комитета. При этом она так разволновалась, что ей снова стало хуже.
Материнское чутье подсказало Марии Михайловне нужные слова. Она старалась успокоить Наташу:
— Степан Дмитриевич Чернышев — герой гражданской войны, замечательный человек. Почему он нам особенно близок и дорог, я тебе расскажу, когда ты выздоровеешь и вернешься домой.
— Хорошо, мамочка, я буду ждать. — Наташа послушно соглашалась, лишь бы скорее выйти из больницы. Ее пугала мысль потерять учебный год.
…Зато сколько было радости, когда Наташа с Марией Михайловной вернулись домой. Катерина не выдержала — расплакалась, Андрей молча расцеловал Наташу в обе щеки.
Наташа, побледневшая, похудевшая, но очень счастливая, без конца обнимала Верочку и Юрика.
— Как я могла столько времени жить без вас, мои дорогие!
Она бродила по комнатам, осторожно трогала вещи и повторяла:
— Мне кажется, я снова родилась.
Не успела Наташа как следует осмотреться, явились ее однокурсницы с цветами. Они торопились на лекцию, поэтому сидели недолго. Только они ушли, снова раздался звонок. Пришел Ефимов узнать, как чувствует себя Наташа. Узнав, что она решила не отставать от своих товарищей по курсу и во что бы то ни стало догнать пропущенное, он искренне обрадовался. Распрощался дружески, пообещав еще раз навестить до того, как она появится в институте. О доносе он не упомянул, как будто его и не существовало.
Мария Михайловна обеспокоенно следила за Наташей: не слишком ли много впечатлений?
Вечером приехал Глинский с огромной корзиной живых цветов. Он держался просто и совсем не походил на прежнего надменного франта. Наташа ему обрадовалась. Андрей беседовал с Глинским сдержанно-любезно.
Во время ужина принесли телеграмму с Дальнего Востока: Киреев поздравлял Наташу с выздоровлением.
— Как жаль, что папа не с нами, — грустно сказала Наташа. Отсутствие Николая Николаевича было единственным облачком.
В 11 часов Мария Михайловна решительно поднялась:
— Наташа! Я очень прошу тебя. Пора спать. Сергей Александрович и Андрей извинят тебя.
Наташа не стала настаивать и простилась с гостями.
Прошло несколько дней, и Наташа напомнила матери о данном в больнице обещании.
Мария Михайловна давно готовилась к предстоящему объяснению, и все же просьба Наташи застала ее врасплох. Волнуясь, она сказала:
— Пойдем в кабинет, там нам никто не помешает.
На всю жизнь запомнила Наташа ноябрьское серое утро и медленно сползающие по оконному стеклу капли дождя. Вместе с матерью она сидела на кожаном диване и, прижавшись головой к ее плечу, слушала.
— Была я тогда совсем юная. Мне только что исполнилось шестнадцать лет, и мир казался полным чудес. Очень хотелось мне какой-нибудь подвиг совершить. В то время была в разгаре война с Германией, многие девушки уходили на фронт сестрами милосердия. Пошла и я.
В полевом госпитале встретилась с прапорщиком, бывшим студентом, Степаном Чернышевым. Он был такой смелый, добрый… Скоро я заметила: когда Степан со мной, мне хорошо, спокойно, когда его нет — тоскливо. Вначале Чернышев просто жалел меня: такую, говорил он, всякий обидеть может. А потом и полюбил. Жизнь стала чудесной. Я пела, смеялась без всякой причины. Иногда и плакала радостными слезами…
Мы поженились. Была я робкая, а потом — откуда что взялось. Листовки революционные солдатам раздавала, оружие прятала, разные поручения выполняла. Совсем страх забыла. Любовь меня всю словно перевернула! Жили мы со Степаном душа в душу. Я такая счастливая была, что мне хотелось всех людей счастливыми сделать.
Еще прекраснее стала жизнь, когда родилась ты, Наташа. Мы поселились в прифронтовой деревеньке, в простой крестьянской избе, но я не променяла бы ее на золотой дворец.
И вот однажды ночью ворвались вооруженные люди. Они потребовали, чтобы муж шел с ними. Степан сдержался с трудом. Я-то видела, каким гневом сверкнули его глаза, когда он увидел жандармов. Потом Степан повернулся ко мне, и лицо у него стало совсем другое — доброе и грустное… Он сказал: