Киреевы
Шрифт:
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Поздно ночью гитлеровцы вошли в город. Зарево пожаров вырывало из темноты дома, кварталы, переулки.
Одиночные выстрелы и редкие пулеметные очереди не прекращались до самого утра.
Немецкие квартирьеры деловито сновали из дома в дом. На ломаном русском языке, а иногда и просто жестами они предъявляли свои требования растерянным хозяйкам. Те подчинялись с затаенными вздохами, с острой ненавистью в глазах. Напуганные детишки жались к матерям. Некоторые, побойчее, с любопытством рассматривали незнакомую форму и прислушивались к незнакомому языку.
Появившиеся вслед за квартирьерами солдаты и офицеры, властно покрикивая, располагались как у себя дома.
На квартиру Глинских явились два офицера гестапо: капитан Генрих Ауэ и обер-лейтенант Карл фон Бринкен. Капитан был высок, строен. На его неприятно красивом, выхоленном лице застыло выражение высокомерного презрения. Прозрачные сероголубые глаза без всякого выражения останавливались на окружающих предметах, а на губах время от времени появлялась холодная и какая-то скользкая не то улыбка, не то усмешка.
Обер-лейтенант фон Бринкен был ниже ростом, сутулый, с широкими плечами. Челюсти его выдавались вперед, и, когда он смеялся, обнажались крупные «лошадиные» зубы.
Оба офицера были в блестящих мундирах, сверкающих белизной накрахмаленных воротничков.
Для Глинского появление немцев было неожиданностью. Несмотря на свои панические настроения, он все же надеялся организовать эвакуацию оставшихся подсобных цехов такими темпами, чтобы не позже, чем через два дня, покинуть город. А тут вдруг фашистские офицеры у него в доме… Что теперь предпринять? Ведь его могут посадить в тюрьму, пытать…
Сергей Александрович озлобленно подумал:
«Неужели нельзя было поручить окончательную эвакуацию кому-либо другому? У меня жена, маленький сын. Наконец, я ценный специалист, мне нельзя гибнуть. Надо сберечь свою жизнь, — постараться обмануть врагов, войти к ним в доверие. Тогда сравнительно легко будет уйти из города и добраться к своим — к Наташе, к Степе».
С такими мыслями Сергей Александрович вышел к незваным гостям.
Капитан Ауэ снисходительно улыбнулся хорошо одетому инженеру и сказал по-немецки:
— Мы будем жить здесь!
— Пожалуйста, господа! — ответил Глинский. Широким жестом гостеприимного хозяина он пригласил их в столовую.
— Не хотите ли выпить и закусить с дороги? Я сегодня тоже еще не завтракал.
Офицеры с удовольствием отрдетили, что хозяин квартиры свободно владеет немецким языком и охотно согласились позавтракать вместе с ним. За столом они беседовали совсем непринужденно.
— Мы рады, что вы, русский человек, правильно оценили нашу великую Германию, — словно сквозь толстую стену, донеслось до Сергея Александровича поощрительное заявление Ауэ. Узнав, что Глинский был в Берлине, фон Бринкен спросил:
— Вы, конечно, были счастливы хоть недолго пожить настоящей жизнью высококультурного человека?
Сергей Александрович весь внутренне сжался. Вот оно страшное, мучительное… пришло. Не сметь сказать то, что думаешь, хочешь. Унижаться перед победителями.
Оба гитлеровца с недоумением уставились на молчавшего инженера.
С трудом выдавливая слова, Сергей Александрович высказал свое восхищение. С этого момента все, что ему когда-то действительно нравилось в Берлине, стало казаться отвратительно враждебным.
— А почему вы не эвакуировались вместе с заводом, господин Глинский? — в упор спросил Бринкен.
— Не успел, — ответил Сергей Александрович.
— Жалеете?
— Моя жена и сын уехали на восток, — уклончиво ответил Глинский.
Когда гитлеровцы ушли, он мучительно долго обдумывал свое положение.
Капитан Ауэ и обер-лейтенант фон Бринкен вернулись вечером.
За ужином продолжалась оживленная беседа. Незаметно разговор перешел на женщин.
— Я слышал, у вас очень хорошенькая жена, господин Глинский, — улыбаясь, сказал капитан.
Сергея Александровича невольно передернуло. Капитан это заметил:
— Господин Глинский, — укоризненно произнес он, — запомните раз и навсегда, мы, победители, умеем быть снисходительными к тем, кто к нам расположен. И мы никогда не трогаем то, что принадлежит человеку, который для нас может быть полезным. Поверьте, ваша жена много бы выиграла, если бы осталась вместе с вами. Жаль, очень жаль, что она поторопилась уехать. Но, впрочем, не огорчайтесь. Наши войска идут вперед быстрее, чем русская армия катится назад. Мы вернем вам вашу жену.
— Я был бы счастлив, — тихо сказал Сергей Александрович.
— Хорошенькая жена — это очень важно, — убежденно сказал Бринкен, — выпьем за счастливое возвращение всех хорошеньких беглянок.
Прошло несколько дней. Глинский делал вид, что он болен, и никуда не выходил из дома.
Встречаясь со своими квартирантами, он старался быть с ними любезным, угодливо восхищался вслух немецкой техникой. Уловив удобный момент, Сергей Александрович рассказал офицерам, какие неприятности по службе и даже в личной жизни приходилось испытывать ему из-за того, что он всегда был сторонником германской культуры.
Сам с собой он пробовал хитрить:
«Все это я делаю, чтобы скорее получить возможность попасть к своим и включиться в работу для Родины».
Но в глубине души он уже начинал понимать: навряд ли у него хватит сил голодным, грязным, ежеминутно рискуя жизнью, пробираться через линию фронта.
— Эх, Наташа, Наташа! Если бы ты была со мной. Ты такая сильная, чистая…
В этот же день Ауэ зашел к нему в кабинет. Следом за ним явился Бринкен. Это случилось впервые, до этого гитлеровские офицеры лично к нему не заходили. Сергей Александрович почувствовал, что его сердце тревожно сжалось, готовое вот-вот остановиться.