Киреевы
Шрифт:
— Я очень польщен, что мои скромные боевые успехи привели вас в мою обитель. До сих пор вы не решались удостоить меня своим посещением.
Сергей Александрович забормотал что-то совсем невнятное. Виктор невозмутимо ждал.
С трудом подбирая слова, Глинский изложил цель своего прихода. Он не скупился на комплименты, — ведь теперь Виктор был его единственной надеждой.
— Правильно я вас понимаю? Вы просите меня силой или хитростью изъять от партизан Наташу и доставить ее сюда, в город? — спокойно, слишком спокойно спросил Виктор.
— Прошу вас, даже не прошу — умоляю: верните мне Наташу любым путем, и я всю жизнь буду вашим неоплатным должником, — горячо сказал Глинский. От волнения он совсем не замечал, как неузнаваемо
Виктор вскочил, сжимая кулаки:
— Я порвал с сестрой все родственные связи. Она ненавидит меня, считает заклятым врагом. Но я не хотел бы видеть ее на виселице. А вы? И это называется «любовь». Позор! Вы отвратительный эгоист!
— Вы не поняли меня! — хватаясь за соломинку, крикнул Глинский. — Я сделаю все, чтобы вымолить Наташе прощение. Я уверен, что она сейчас сама жалеет об опрометчивом поступке. Ей не место в лесу среди огрубевших, одичавших людей. Помогите вернуть ее в культурную обстановку, еще раз прошу вас.
— Вон, мерзавец! Сию минуту вон!.. — голос Виктора гремел с такой силой, что в ответ зазвенели на столе хрустальные рюмки.
Сергей Александрович сорвался с места и бросился к выходу. В подъезде он столкнулся с денщиком Виктора. Тот держал в каждой руке по бутылке и недоумевающе посмотрел на гостя.
Как избитый пес ползет в свою конуру, так и Глинский вернулся домой. Больше всего на свете он боялся, что его в таком состоянии увидят его квартиранты. Поэтому он с необычной для него осторожностью вставил ключ в замочную скважину и, бесшумно открыв двери, на носках добрался до спальни. Никто не заметил его возвращения. Оба офицера были дома. Они продолжали говорить так громко, что некоторые фразы доносились до слуха Сергея Александровича, но не доходили до его сознания. Он был весь во власти только что пережитого: получилось, что Виктор, предавший Родину, давно потерявший облик советского человека, друг фашистских офицеров, — оказался морально выше и чище, чем он, инженер Глинский. Виктор прав, тысячу раз прав: если Наташу силой вернут сюда, — ее сразу же арестуют, замучат, повесят. На прощение рассчитывать нельзя: от Наташи не добьются покорности и она не выдаст товарищей, а в глазах фашистского командования — это страшное преступление. Как же он сам не подумал об этом? Мог своими руками обречь Наташу на верную смерть. Но где же выход? Неужели выхода нет? Если Наташа потеряна навсегда — в чем же смысл его жизни? Как могло получиться, что Наташа и он оказались в разных, враждебных друг другу мирах? Ведь он так любит ее!
Еще и еще раз Сергей Александрович пытался найти лазейку, которая привела бы к Наташе. Со дня на день он ждет сына. Степа пока облегчит ему мучительное ожидание встречи с женой. Как бы ни кончилась война, куда бы она их ни раскидала, — он сумеет найти жену, мать своего ребенка. Это его право. И если он придет к ней вместе со Степой, покорный, любящий, возможно, Наташа и простит его. Ведь война с ее ужасами тогда будет позади. Может быть, он сумеет вернуть хотя бы кусочек счастья.
…Голоса офицеров становились все громче и громче. Видимо, их увлекла тема разговора. До Сергея Александровича долетела фамилия Киреева, на этот раз он прислушался.
— Нет, и среди русских, пусть редко, но все же есть люди, которых можно принять в наше общество. Лейтенант Киреев еще резок, не совсем уступчив, но это естественно: он молод и в свое время получил большевистское воспитание. Его придется перевоспитать. Он стоит того, чтобы им заняться. Чертовски талантлив и смел, — говорил Ауэ. — К сожалению, этого нельзя сказать про его родственника, инженера Глинского, — небрежно бросил он.
— Не понимаю, почему продолжают церемониться с этим слизняком? — сказал Бринкен.
— Все-таки он знающий свое дело специалист. Благодаря этому приносит нам существенную пользу. Иначе его давно уже вздернули бы для устрашения жителей вместо большевички-жены, о которой он не перестает плакать. Я хотел вчера послать
Сергей Александрович скачком очутился в комнате офицеров. Он не думал в этот момент ни о чем другом: сына нет и пропала последняя надежда на примирение с Наташей.
— Мой Степа?! Что с ним?! — крикнул он прямо в лицо офицерам.
— Подслушивать недостойно порядочного человека, господин Глинский, — с презрением сказал Ауэ. Он первый пришел в себя после неожиданного появления инженера.
— Из-за подохшего щенка, ублюдка большевички, поднимать шум! Позор! Убирайтесь-ка вон отсюда! Сию же минуту! — заорал Бринкен.
— Бон! — негромко повторил Ауэ. Он снял со стены стек и толкнул им Сергея Александровича в плечо.
Глинский не помнил, как очутился у себя в спальне.
— Степа! Степа! — он скрежетал зубами от боли. Сначала он ни о чем не мог думать, только о потерянном сыне. Потом вспомнил: сегодня его дважды выгнали, как паршивую собаку.
За окном стояла глухая ночь. Сергей Александрович лежал в ярко освещенной спальне. Он не раздевался, даже не снял ботинок. Все равно заснуть бы ему не удалось. Вокруг была пустота, страшная, давящая пустота. Когда-то, давно-давно, у него были жена, сын, интересная работа, коллектив людей, уважающих его. А сейчас он — лакей, прислуживающий врагам своей Родины. Остаться и впредь на положении лакея? Был момент, когда он готов был на это — верил, что другого выхода нет и не может быть. Правда, он тогда рассчитывал, что будет равноправным членом общества, как ему казалось, «культурных и гуманных людей». За последние дни он успел убедиться, какова у них культура и насколько они «гуманны». Сейчас, когда оккупантов начали бить и они уже больше не могут рядиться в тогу милостивых победителей, — их мерзкое звериное нутро выползает наружу. Сергей Александрович уже понимал — советские люди идут к победе и на фронте и в цехах заводов. А когда придет эта победа, завоеванная руками миллионов, что скажет своим соотечественникам он, инженер Глинский, которому советская страна так щедро дала знания? Всю войну он живет тихо, спокойно, с собственной машиной, работает на фашистов, помогает им. Разве это можно когда-нибудь искупить? Разве можно простить? Ведь он — предатель!
Почему он попал в такой страшный тупик? Трудно было ответить на этот вопрос. Мысли, одна беспощаднее другой, приходили в голову. Ему вспомнилось и его восхищение всем иностранным, и высокомерное пренебрежение к окружающим людям. Да, своих людей, близких, кровных, он не умел ценить! Ему казалось, что он способнее, умнее, образованнее своих товарищей, привык смотреть на них сверху вниз. Если его одергивали, считал это несправедливостью, плохо замаскированной завистью. Так и жил для себя, для своей карьеры. Многие считали его эгоистом. Что ж, видно, так именно и было. А тут эта встреча с Наташей, перевернувшая все в его жизни. Он и сам не мог понять, почему вдруг жизнерадостная сероглазая девушка стала для него дороже всего на свете. Он нравился женщинам. Среди его поклонниц были и более красивые, чем Наташа. Но они только льстили самолюбию, а не затрагивали сердца. А как затронуть сердце Наташи? Этот вопрос он задал себе, когда понял, что полюбил.
Наташа ему симпатизировала, охотно бывала в его обществе — и только. Он боялся, что не добьется от нее взаимности. Наташа жила слишком спокойной и счастливой жизнью. Ничто ни разу не омрачило ее детства, ее юности. А тут еще выяснилось: у него есть соперник, и опасный соперник — инженер Родченко. Никто не говорил об этом, но разве от любящего человека утаишь. Не было для Сергея Александровича тайной и то, чего не понимала сама Наташа: она тянулась к Андрею Родченко. Вот тут-то и началась борьба за Наташу. Но успех был еще совсем незначительный, когда он случайно узнал семейную тайну Киреевых.