Киреевы
Шрифт:
Боец был совсем еще молодой, но рослый, плечистый. Его выцветшая почти добела гимнастерка порвалась. Пилотку он, по-видимому, потерял, и с покрытого пылью русого ежика густых волос ползли по лицу грязные потеки. Голубые глаза смотрели сосредоточенно, напряженно.
Освободив Соколова от парашюта, солдат довел его до ближайшего окопа. Окоп был уже пуст. Вскрыв индивидуальный пакет, юноша не особенно умело перевязал кровоточащую рану на ноге Юрия Петровича. Затем достал из вещевого мешка хлеб и кусок свиного сала:
— Угощайтесь,
Еще дорогой Соколов разглядел своего провожатого. Губы у него были мягкие, по-детски оттопыренные. Рядом с ними на широком лице особенно выделялся упрямый крутой подбородок.
— Сколько вам лет? — спросил Юрий Петрович.
— Двадцать исполнилось, второй Год на фронте.
— Совсем «старик»! А как воюется?
— Всяко бывало, — доверчиво ответил боец. — Вначале плохо, конечно. Уходишь из деревни, — наши бабы воют, аж сердце кровью обливается. Теперь не то!.. Теперь — гора с плеч. Вперед идем! Наступаем! — крикнул он уже на ходу, выскочив из окопа.
— Наступаем! — громко повторил Соколов.
Из фронтового медсанбата Юрия Петровича перевезли в московский госпиталь. Ранение оказалось неопасным, но он потерял много крови. Лечащий врач госпиталя настаивал на постельном режиме, хотя бы в течение двух недель. Юрий Петрович пробовал протестовать, но потом подчинился.
Ляля ежедневно навещала его и приносила каждый раз уйму всяких закусок.
— Меня же здесь хорошо кормят. Ничего мне не надо, — уговаривал жену Юрий Петрович. Но Ляля прижимала руки к груди и умоляюще произносила:
— Я прошу тебя, бесценный мой, кушай побольше, набирайся сил и здоровья. Подумать только, что ты перенес! — Глаза ее наполнялись слезами и нежные губы вздрагивали.
— Ничего особенного я не переносил. Не придумывай лишнее, не пугай напрасно себя и других, — улыбался Юрий Петрович. Беспокойные и немножко бестолковые заботы Ляли все же доставляли ему большое удовольствие.
Молоденькую и хорошенькую Лялю жалели.
— Еще бы! Перепугалась, наверно, бедняжка! Потерять такого интересного мужа! Она без памяти любит его, — сочувственно шептались между собой молодые сестры.
— Счастливчик подполковник Соколов, — сказала одна из них Андрею Родченко, навестившему товарища, — жена у него такая красотка и главное души в нем не чает.
Андрей вежливо промолчал. Он-то совсем не разделял восторгов девушки.
Юрий Петрович встретил Родченко настороженно. Ему захотелось спросить о Кирееве, но Андрей, словно угадав его мысли, сказал:
— Николая Николаевича нет в Москве, он еще ничего не знает.
— Когда узнает, расстроится, что машина погибла, — с горечью вырвалось у Соколова.
— Да, жалко самолет! — рассеянно сказал Андрей, думая о своем. Его мучило: неужели многими годами проверенная дружба, да еще словно созданных друг для друга людей, может рухнуть из-за такого ничтожества, как эта Ляля.
Резкий голос Соколова вывел Андрея из раздумья:
— Не только конструктор, но и я тоже не виноват, что «К-1» разбился! Я сражался с врагом, был в бою, а не над тыловым аэродромом.
Лицо у Юрия Петровича стало напряженное, злое. Таким его Родченко никогда не видел. Если бы Соколов не лежал раненый и этот разговор происходил не в госпитале, Андрей, несмотря на уважение к старшему товарищу, сумел бы пристыдить его. Но сейчас только сухо заверил, что никому и в голову не придет обвинять летчика-испытателя.
Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, и Андрей даже обрадовался, когда в палату впорхнула Ляля. Не стесняясь посторонних, она щедро расточала свою нежность, осыпала мужа ласковыми именами.
— Вы только подумайте, Андрей Павлович, — обратилась Ляля к Родченко, — ведь Юрий чуть-чуть не погиб, а мог и погибнуть. Что бы я тогда делала? Жить без него?! — она картинно всплеснула руками, — разве это мыслимо? — Крохотным кружевным платочком молодая женщина смахнула непослушную слезу.
«Опять комедия!» — возмущенно подумал Андрей. Он поспешил проститься и ушел с тяжелым чувством: даже ему невозможно вычеркнуть из жизни Соколова… А каково Николаю Николаевичу?.
Юрий Петрович рассеянно отвечал на Лялины излияния. Самочувствие его ухудшилось.
На другой день к Соколову пришел уже совсем неожиданный посетитель — капитан Мартьянов. Юрий Петрович встречался с ним, симпатизировал ему, — Мартьянова любили в гарнизоне за его искренность, прямоту, влюбленность в авиацию, — однако знакомство у них было поверхностное.
В первый момент Юрий Петрович подумал:
«Его прислал Андрей. Как это неумно… Посвящать еще кого-то в наши отношения с Киреевым…»
Мартьянов был явно смущен, мялся, не знал, с чего начать разговор, по-видимому, неприятный для него. Все его поведение подтверждало догадку Соколова.
Юрий Петрович решил не приходить на помощь. Ждал молча, откинув на подушку свою красивую голову с крупными, слегка растрепавшимися волнами густых темнорусых волос.
Мартьянов не выдержал и сказал скороговоркой:
— Я пришел к вам, как к другу Киреева. Посоветоваться. Андрею я не решаюсь этого сразу сказать.
Юрий Петрович приподнялся и, уже волнуясь совсем по-другому, слушал несвязный рассказ.
— Я вчера прилетел. Был у партизан в том районе, где раньше жил и работал Николай Николаевич. Вы ведь тоже, кажется, там испытывали вместе с ним моторы? И семью его давно знаете?
Соколов утвердительно кивнул головой. Он чувствовал, что сейчас услышит о несчастье. Кто-то из семьи Киреевых погиб. Кто?