Кирклендские услады
Шрифт:
Конверт был надписан знакомым отцовским почерком. С отчаянно бьющимся сердцем я поспешила в свою комнату и, заперев из предосторожности двери, вскрыла письмо.
«Дорогая Кэтрин, – читала я. – Твое письмо удивило и огорчило меня. Понимаю твои чувства, поэтому спешу прежде всего заверить тебя, что Кэтрин Кордер, которая находится в Ворствистле, – не твоя мать, хотя и моя жена.
Я намеревался открыть тебе правду после твоей свадьбы, однако не решился это сделать, не посоветовавшись с братом, ибо все это имеет к нему самое непосредственное отношение.
Мы с женой очень любили друг друга, на втором
Однажды, возвращаясь из гостей в туманный день, мы с женой заблудились на пустоши и пришли домой на два часа позже, чем рассчитывали. Нас ожидал страшный удар. Воспользовавшись нашим отсутствием, нянька предалась своей страсти к спиртному, а потом решила искупать ребенка и опустила его в ванну с кипятком. Нам оставалось утешаться тем, что смерть бедняжки была почти мгновенной.
Дорогая моя Кэтрин, ты сама скоро станешь матерью, и тебе легко представить горе, охватившее мою несчастную жену. Она не могла себе простить, что оставила ребенка на попечение няньки. Я разделял ее отчаяние, но шло время, моя скорбь утихала, ее же становилась все острее. Она продолжала оплакивать нашу дочь и винить себя в ее смерти, она металась по дому, то рыдая, то смеясь. Ее состояние начало меня беспокоить, хотя тогда я еще не подозревал, какие последствия для нее будет иметь потеря ребенка.
Я пытался утешить ее, говоря, что у нас будут еще дети, но это не помогало, требовалось более сильное средство. И тогда у твоего дяди Дика возникла идея.
Я знаю, как ты привязана к дяде Дику, как много значит для тебя его любовь. Это вполне естественно, Кэтрин, ведь вас соединяют более тесные узы, чем ты думаешь. Он – твой отец.
Мне трудно объяснить это тебе. Жаль, что Дик не может сделать это сам. Видишь ли, Дик был женат, хотя об этом мало кто знает. Его жена – твоя мать – была француженкой из Прованса. Он встретил ее в Марселе, куда ненадолго зашел их корабль, и спустя несколько недель они обвенчались. Семейная жизнь их сложилась удачно, ее омрачали лишь длительные отлучки Дика. Насколько мне известно, незадолго до твоего рождения он даже принял решение оставить морскую службу. По странному совпадению, судьба нанесла ему удар в том же году, что и мне. Твоя мать умерла при родах, и случилось это всего через два месяца после смерти нашей дочери.
Дик привез тебя к нам, считая, что тебе будет лучше в нашем доме, к тому же мы с ним надеялись, что необходимость заботиться о маленьком ребенке поможет моей жене прийти в себя. Тебя даже назвали так же, как нашу дочь...»
На несколько секунд я прервала чтение письма. Так вот, оказывается, в чем дело… Да, это все объясняет. Меня охватила радость, худшие мои опасения развеялись.
Мне показалось, что я припоминаю ее, эту женщину с безумными глазами, которая сжала меня так крепко, что я заплакала. Я подумала о человеке, которого считала своим отцом, о том, как он жил все эти долгие тоскливые годы, ни на минуту не забывая о счастье, которое он испытал с женщиной, запертой теперь в Ворствистле, снова и снова переживая тяжкие дни страданий, призывая ее – ту, прежнюю…
Меня переполняла жалость к ним обоим; я раскаивалась, что не проявляла большей терпимости, живя в их сумрачном доме с вечно опущенными жалюзи.
Я вернулась к письму.
«Дик полагал, что с нами тебе будет лучше, чем с ним. Когда твоя мать умерла, он отказался от мысли бросить море. По его словам, в море он тосковал по ней меньше, чем на берегу, что кажется мне вполне объяснимым. Поэтому ты росла в уверенности, будто твой отец – я, хотя я часто говорил Дику, что лучше было бы открыть тебе правду. Он обожал тебя и делал для тебя все, что мог. Ему непременно хотелось, чтобы ты получила образование на родине своей матери, вот почему тебя послали учиться в Дижон. Но мы выдавали тебя за мою дочь, поскольку надеялись, что так моей жене будет легче привязаться к тебе.
Если бы это помогло! Вначале мы еще питали какие-то надежды. Но потрясение ее было слишком велико, рассудок помутился, и в конце концов пребывание ее в доме стало невозможным. После ее отъезда мы поселились в Глен-Хаусе, где ничто не напоминало о прошлом и откуда было недалеко до Ворствистла...»
Как жаль, что я ничего не знала! Я смогла бы хоть немного скрасить его жизнь.
Но прошлое не вернешь, а сейчас, в этот декабрьский день, я была счастлива, с души у меня свалился тяжкий камень. Теперь остается только выяснить, кто в этом доме желает мне зла, и я возьмусь за это с таким рвением, что результат не заставит себя ждать.
Мой ребенок родится в начале весны, и я ни на минуту не разлучусь с ним. К тому времени дядя Дик – то есть, конечно, мой отец, хотя я никогда не смогу называть его так, – так вот, дядя Дик уже вернется домой.
Мой малыш будет расти, мои отношения с Саймоном пройдут положенные стадии от появления бутонов до пышного цветения.
Да, в тот день я была счастлива.
Кажется, судьба наконец решила смилостивиться надо мной, ибо на следующий день произошел инцидент, после которого мое настроение улучшилось еще больше.
Я никому не рассказала о полученном письме, хотя меня так и подмывало оповестить о его содержании всех – Рут, Люка, сэра Мэтью и тетю Сару. Но я решила с этим повременить. Свою главную роль письмо уже выполнило: избавило меня от мучительного страха. Теперь, если я проснусь и увижу в ногах кровати монаха, хладнокровие мне не изменит. Но я непременно дознаюсь, кто же играет со мной опасные шутки, благо мне больше не мешают ужасные сомнения в здравости собственного рассудка.
Будь осторожна, говорила я себе, не раскрывай свои карты – пусть о письме никто не знает.
Никто? Даже Саймон? Ему и Агари, пожалуй, можно сообщить радостное известие.
Однако погода стояла холодная, дул пронизывающий ветер, вот-вот грозил пойти снег, поэтому разумнее было не подвергать опасности свое здоровье и остаться дома. У меня возникла мысль отправить в Келли Грейндж письмо, но кто мог поручиться, что оно не будет перехвачено? Ничего, новость подождет. Тем временем я выработаю план дальнейших действий.
Мои раздумья прервала Мэри-Джейн, явившаяся ко мне в комнату в состоянии крайнего возбуждения.