Китайские миллионы
Шрифт:
— Не сейчас… я подумаю, — ответил он соседу и, наскоро покончив с завтраком, сбежал вниз… Да, наверное он видел пассажира каюты № 9, — вот она — эта дверь, он не ошибся… Нестройная туча мыслей зароилась в его голове… «Пари крупное, 8 “стариков” против 3 “молодых”, — он может выиграть очень крупную сумму… Он ничем не рискует, поставив и 200 и 300 тысяч франков… американцы и англичане ответят… Кто же узнает? Он зарабатывает, правда, 12 тысяч франков в год, но от расходов едва остается шесть, а у него семья на шее… невеста ждет… надо ждать еще года три… а тут… чем же это будет нечестно? Это счастье и только… Нет, — это игра наверняка… А если нет? Если он ошибся? Тогда… тогда он заплатит теми деньгами фирмы, чеки на которые везет… Там триста тысяч… Затем тюрьма, позор… Нет, нет, он не ошибся…»
После lunch’а
Сенсация в салоне была полная; через минуту она перешла во 2-ой класс, через пять минут об этой ставке знали все до последнего кочегара на «Indo-Chine».
Будимирский хохотал как сумасшедший, когда Иза пришла ему рассказать о крупной ставке.
«Подождите, — не то еще будет» думал он.
XIV. Победа «молодых» — В европе
Импровизированная «биржа» на «Indo-Chine» все более и более оживлялась и акции «молодых» крепли… 100.000 франков, записанные коммивояжером из Марселя, сделали свое дело: не принимавшие участия в пари отваживались на ставки более или менее крупные, а уже сделавшие таковые — увеличили их.
Какой-то молодой немчик, внимательно следивший за тем, какие книги из пароходной библиотеки Иза носит своему «мужу», накануне остановки у Сингапура, прочел после обеда целую лекцию «о возрасте и литературных вкусах» и, в заключение, убежденный в том, что «больной джентльмен»— старик, увеличил вдвое свою ставку.
Коммивояжер, видевший Будимирского и уже перетерпевший волнения совести, только улыбался, слушая речь немчика, а молодой коммерсант-янки, инициатор пари, стоявший во главе «молодых», с каждым днем все более и более и привязывался и увлекался Изой и в тихие звездные ночи, которыми отличалось в эти дни Южно-Китайское море, целые часы проводил с нею на палубе, куря в rocking-chair’е и молча любуясь чудным профилем Изы, до тех пор, пока склянки били 11 часов…
— Молодой ваш муж или старый, он должен быть отличный человек, раз вы его жена и, следовательно, он меня поймет и мы будем с вами друзьями, — не правда ли? — спрашивал он Изу.
— Это тем более легко, что вы плантаторствуете на Цейлоне, а мы… едем в Париж, — улыбнулась Иза.
— О! расстояние здесь не играет никакой роли, сегодня я в Коломбо, а через месяц в Париже, все мы, американцы, немного globe-trotters’ы. Время — это неприятно, а расстояние — пустяки, — уверял плантатор.
В ночь перед остановкою у Сингапура, британской колонии, часа в 2 пополуночи Будимирский, все время читавший, поднялся, перешел в свою кабину и оделся. Он нахлобучил на голову шляпу, плотно обвязал лицо до самых глаз темным кашне и осторожно вышел на палубу, никем не замеченный; население стимера спало сладким сном. Будимирский выполз на свет Божий не для того, конечно, чтобы любоваться звездною ночью, он прямо направился к машинному люку с вполне определенною целью… Гигантские стальные рычаги то подымались, то опускались ритмически, производя глухой однообразный шум, — в глубине машины ни кочегаров ни машинистов не было видно, у трапа, у камбуза тоже никого не было и только сквозь переплет вант и решетку площадки видны были четыре ноги рулевых да две ноги шагавшего вахтенного… Будимирский недолго искал, что ему нужно было… На выступах стальной рамы громадного люка, в двух углах ее стояли лейки с маслом и в железных коробах лежали две кучи белой мягкой пакли, которой, промаслив ее, кочегары чистят машину… Еще раз оглядевшись, Будимирский вытащил из ближайшего короба пук пакли фунта в три весу, сунул ее под камзол свой и так же незаметно возвратился в свою каюту, лукаво ухмыляясь.
Еще юношей, приезжая на праздники в деревню к родным своим, Будимирский с соседней молодежью устраивал домашние спектакли и хорошо помнил еще, как бывший крепостной парикмахер устраивал для «артистов» парики и бороды из пакли для стариков и волос Пашек и Дунек, с удовольствием их продававших, для молодых «сюжетов». В каюте у Будимирского уже были приготовлены и тесемки, которые он попросту оторвал у юбки Изы, и липкий пластырь, и иголки, и нитки, и к утру у него были
На другой день вечером авантюрист проделал задуманную им комедию. Когда после остановки на рейде, к «Indo-Chine» стали подъезжать лодки с новыми пассажирами, Будимирский по костюму узнал в пассажирах одной из них англичан-коммерсантов, которые, наверное, займут кабины в первом классе и обязательно пройдут по коридору мимо его каюты, так как №№ от 1 до 14 все были заняты уже. Надев парик и бороду, он чуть приотворил дверь и дав пройти носильщику с вещами, вдруг открыл дверь перед стариком-англичанином и моментально захлопнул ее. Это все произошло так быстро, что носильщик не мог ничего заметить, а новый пассажир, которого чуть не ударили по носу дверью, наоборот, не мог не заметить в полумраке коридора на светлом фоне отворившейся двери старика с большой бородой и копной седых волос на голове…
План Будимирского удался великолепно. Утром, после breakfast’а, Иза быстро спустилась к нему в каюту, чтобы рассказать, какое волнение царит в кают-компании. Новый пассажир, старик-англичанин, фабрикант знаменитых консервов из ананасов Сингапура, узнав о пари относительно возраста «больного джентльмена» каюты № 9, которого еще никто не видел, после некоторого колебания, поставил 20.000 фунтов на «старого»…
Будимирский хохотал как безумный и, взяв карнет у Изы, рассчитал, что если не будет новых перемен, француз коммивояжер возьмет до полумиллиона франков, так как число ставок за «старика» значительно превышало таких же за «молодого» и в 2 1/2 раза превосходило их суммою. В Сингапуре Иза спускалась на берег и по поручению Будимирского купила ему полный тропический костюм из белого шелка, — становилось жарко.
Прошел еще день. Стимер обогнул Ачинский мыс и, миновав Никобарские острова, вступил в Индийский океан, а на третий день вечером был уже в виду Коломбо, где должны были высадиться американцы — инициаторы пари.
Уже в Сингапуре Иза объявила, что мужу ее много лучше, а утром перед Коломбо она обрадовала всех вестью, что завтра он выйдет к breakfast’у в кают-компанию. Стимер должен был простоять сутки в Коломбо, и американцы остались ночевать на «Indo-Chine»… Каждый день, экзаменовавший свое лицо в зеркале, Будимирский был теперь доволен им: краска Изы, казалось, навеки въелась в кожу, усы выросли весьма основательные, — не прежние казацкие, конечно, но такие, все-таки, что никто бы не мог сказать, что четыре недели назад они были сбриты. Будимирский их артистически подвивал и встрепывал, и в этом смуглом джентльмене с усами парижанина и бобриком выстриженной головой, никто не мог узнать ни Будимирского, ни мистера Найта, — это был типичный колонист французского происхождения с островов Атлантического океана, жизнерадостный, энергичный субъект, веселый собеседник, превосходный собутыльник, — таким он сразу показался всем пассажирам первого класса «Indo-Chine» в то памятное утро, когда в 8 часов, под руку с Изой, он показался в кают-компании и, улыбаясь, отдал общий поклон обществу, ожидавшему его с таким нетерпением.
Раздалась целая буря восклицаний радостных, скорбных, веселых, злых, отчаянных: «Donner-Wetter! Ca y est! Indeed! Sarpisti! Carrambo! Dammed!» Молодой американец Лантри бросился навстречу и, не ожидая представления, обнимал Будимирского-Дюбуа, точно родного, и приказывал лакеям подать дюжину шампанского, несмотря на ранний час… Сердце Рауля Бониве билось как птица в клетке, и он, смущенный, растерянный, глупо улыбаясь, оглядывался, повторяя: «Ca y est! Ca y est!» и смутно сознавая, что он выиграл до полумиллиона франков, совесть его не мучила уже. Старик Ботльбридж, проигравший солидную сумму, спокойнее всех рассматривал Будимирского и Изу и соображал лишь, на чем может отыграться, на что и на кого он должен накинуть, чтоб вернуть свои 5000 фунтов… У немчика, читавшего лекцию «О возрасте и литературных вкусах», похолодели конечности, он с грустью думал о своей Амальхен: о том, что все, что он заработал в качестве поверенного фирмы, сделавшей крупную поставку международной армии в Печили, вместе со взяткой, полученной от немца же интенданта, — все он потерял ни за что… Он давал себе клятву никогда не держать пари: первый раз в жизни рискнул — и разорился…