Китайский дневник
Шрифт:
– Да потому что в этот момент мы прикасаемся к главному источнику жизни! А что такое этот источник? Это силовое поле, незримый стержень, пронзающий наш мир насквозь.
– Манфу торжественно взглянул на меня.
– Нет, не физика движет нами, не энергия солнца и не какие-либо из прочих телесных объяснений сущности жизни. Нами движет поэзия, вдохновение. Пока мы вдохновляемся чем-то, пока находим поэтический смысл в пробуждении по утрам, пока мы знаем, что живем для высшей цели, мы живы по-настоящему, мы находимся в гармонии с мировым током. Для чего рабочий идет на завод, клепает там микросхемы – скучнейшее занятие?! Да для того, чтобы дать возможность трудиться поэтам и художникам, которые сами клепать микросхемы не умеют, но микросхемы нужны теперь, в нашей современной реальности, для их существования. Рабочий и не догадывается о своей священной миссии, но чувствует, что его труд имеет некий неосязаемый духовный смысл. Каждый вид творчества – прикосновение к мировой песне, каждое творение наших рук –
Эта увлеченная тирада, снабженная кучей метких сравнений и остроумных вставок, которые я сейчас все упускаю, чтобы передать только самую суть разговора, запомнилась мне надолго. В теории японца не было абсолютно ничего достоверного, она была антинаучна, в чём, пожалуй, и состояла ее притягательность. Я радостно смеялся, слушая моего оратора, кивал головой – и не из дежурной вежливости, а потому что очень уж хотелось во всём согласиться с этим увлеченным лектором.
– Вот ты, например, к какому виду творчества тягу имеешь? – спросил он, весело поглядывая на меня.
– Это сложный вопрос, – замялся я, а потом со смехом сказал:
– Я – это тот рабочий из твоей притчи, я не творю ничего небывалого, но открываю дорогу для других. Пусть его творят, мне и моя работа по душе.
Это признание встретило одобрение, хотя Манфу и отметил, что я, возможно, сам еще не знаю о скрытых во мне талантах. Но если у меня вдруг появится тяга к чему-то, кроме заводской инженерии, я должен пообещать ему, что постараюсь развить в себе эту тягу и буду учиться творческому ремеслу, к которому проявил интерес. Я со смехом дал свое согласие.
Когда Манфу закончил повествование об основах мироздания, мы некоторое время ехали в молчании. Я заметил, что на его лице появилось задумчивое выражение, он слегка закусил нижнюю губу, словно бы размышляя, сказать или не сказать что-то еще напоследок. В конце концов, он вздохнул, запрокинул голову и изрек:
– Мои друзья – все безусловные поэты. В смысле те друзья, которые ждут в Дали. Они обосновались в чудном местечке в горной местности, такой хорошенький домик, недавно отреставрированный. Летом туда туристов водят, корейцам очень нравится. А раньше там монах, говорят, жил. Но я так думаю, для монаха очень уж шикарно. Скорее всего, семья жила зажиточная, а на отшибе – потому что торговали они, как мне думается, лесом. Рубили и потом в город спускали с горы. Такие дела. Я пока не знаю, много ли там у них народу собралось сейчас. Позвонить не могу, в этом месте какая-то зона образуется, связи нет – ну горы, в конце-то концов… Если там есть свободное место, а оно, я почти уверен, будет, я тебе сообщу потом. Выйду ни доступное для сигнала место и позвоню. Можешь приехать, пожить. Думаю, не пожалеешь. Там все такие же безумные, как и я, даже сильнее… - Он весело подмигнул мне.
– Но я самый вредный. Однако раз ты меня перетерпел всё это время, то и их тоже перетерпишь, я надеюсь.
Я, конечно, выразил безусловный интерес и готовность навестить друзей Манфу, заранее поблагодарил японца за гостеприимство, хотя сильно не надеялся, что это обещание будет исполнено. Общение с восточными людьми приучило меня ни на что не надеяться и не верить никаким обещаниям, пока они действительно не будут исполнены. Но идея пожить в историческом доме в горах была очень заманчивой, и я надеялся, что Манфу вспомнит про меня и, если представится возможность, устроит на постой.
В город Дали мы приехали под вечер. Моросил промозглый зимний дождик, и это было неприятной неожиданностью. Белые стены невысоких домов старого города уже подернулись дымкой сумеречного полумрака, а близкие горы, возвышавшиеся над изгибами ветхих крыш, сливались с серой хмарью низких облаков. Здесь мой японец вежливо, но категорично сказал, что оплатит мне ночь в отеле. Если завтра ничего не получится с проживанием в горном домике, то я уже могу действовать по своему усмотрению – жить в палатке или в хостеле, - но после долгой дороги я должен нормально отдохнуть. Сам же он, не задерживаясь в городе, оставил машину на стоянке и пересел на такси. В горах не было возможности припарковаться на длительный срок, да и таксист знал местность лучше. Манфу махнул мне рукой через ветровое стекло такси и поехал в горы, надеясь до сумерек добраться к своим друзьям – было видно, что ему уже не терпелось их увидеть, а сам город его особо не интересовал, потому что все культурные и исторические достопримечательности он уже пересмотрел во время прошлых приездов.
Отельчик был небольшой и вполне уютный. Моя комната была под самой крышей, так что из окна были видны сумрачные горы, к подножию которых
Поскольку я не знал, пригласит ли меня Манфу в горный домик, я не мог заранее спланировать, где я проведу следующую ночь. Я решил до вечера покататься по городу и возле озера, а потом забрать рюкзак из отеля и отправиться ночевать в палатке где-нибудь на отшибе.
Следующий день был не по-юньнаньски облачным, но солнце всё же появлялось порою, безуспешно пытаясь разогнать облака. Дождь так и не пошел, но воздух был очень влажным. Проехав на хозяйкином велосипеде через квадратный старый город и покинув его украшенные сторожевыми башнями древние стены, я добрался до озера и вместе с редкими туристами, которые, главным образом, ездили на вездесущих китайских мопедах, я отправился обозревать окрестности.
Само озеро Эрхай считается особенно красивым. Действительно, и его похожие на полумесяц очертания, и причудливые затопленные деревья у берегов, и горы, окружающие озеро, создавали умиротворяющую картину. По берегам раскинулись поля и деревни, можно было наблюдать за бытом современных китайских крестьян – как они, например, сажают овощи и одновременно разговаривают по огромным смартфонам, прижимая их к уху плечом… Больше всего мне запомнились деревенские храмы, где возле статуй божественных предков и покровителей – по большей части, животных с человеческими очертаниями тел, – стояли красные свечи и тлеющие сигареты на фильтрах. Эти нюансы, связанные с местными религиями, всегда вызывали у меня некий ступор, потому что я, будучи человеком, привыкшим к благообразию православных церквей, как-то не приучен ни к статуям животных в храме, ни к сигаретам вместо свечек; тем более что сам не курю, а моя богобоязненная бабушка с детства внушила мне, что сигареты – это «свечки сатане». Но старушки в храмах почитают сигаретки на уровне свечей и нисколько не гнушаются ими, а, напротив, заботливо раскуривают потухшие папироски…
Я собирался проехать еще дальше, а потом вернуться назад по трассе, когда мой телефон неожиданно завибрировал. Звонил Манфу. Он заговорил со мной непривычно-деловым тоном и сразу перешел к делу:
– Как я понял, ты не против горных походов… Значит так, записывай, как добраться до домика, – начал он вместо приветствия. Едва не подпрыгнув от радости, я вытащил записную книжку и стал неряшливыми иероглифами, смешанными с русскими словами, наскоро записывать довольно мудреный маршрут.
К нужному мне месту вели две дороги – пешая и асфальтированная. Трасса была очень длинной, шла серпантином, но до самого места назначения всё-таки не доходила, так что последние пару-тройку километров нужно было пройти пешком. Удобнее и быстрее было идти по склону горы напрямик, через старое буддийское кладбище и лес. Тропинка, как мне пообещал Манфу, была хорошо протоптана теми, кто восходил на гору, пренебрегая услугами канатной дороги. Быстрый подъём по довольно крутому, но вполне безопасному склону, в котором утопали гранитные плиты разрушенной каменной лестницы, вел на высоту около двух с половиной тысяч метров над уровнем моря. Учитывая, что сам город находился на высоте больше одного километра, такой подъем можно было осуществить в течение пары часов, так что я не спорил. Потом надо было пройти по горной дороге, где обычно гуляют туристы, до небольшой развилки, ведущей к одному из гротов. Сейчас, зимой, путь к гроту, скорее всего, будет перекрыт, там дежурят охранники, но им нужно сказать, что я иду в «Дом весеннего снега» по приглашению некоего Вана Юпина, после этого охранники должны пропустить.
Я поблагодарил Манфу и быстро помчался на велосипеде в обратном направлении, потому что было уже за полдень, а путь предстоял неблизкий.
2. Терем в горах
Добравшись до отеля, я попрощался с хозяйкой (она, в лучших традициях китайского гостеприимства, дала мне в путь рисовый хлеб, ею же самой испеченный), забрал рюкзак и, уточнив, как мне выйти на дорогу, ведущую в горы, отправился на поиски загадочного дома. Мой путь лежал через весь старый город Дали, мимо туристических кафе и лавок с сувенирами, мимо банков и старинных зданий, внешний вид которых немного портила недавняя реставрация, уничтожившая ощущение подлинной древности. Старый город был заключен внутри крепостных стен, правильным четырехугольником обступивших средневековые улицы и дома. Несмотря на то, что стояла зима и было немного прохладно, туристы встречались в изобилии, в том числе иностранцы. В Дали вообще много иностранцев – настолько, что одна из главных улиц даже названа в их честь – Проспект чужеземцев. Старый город Дали – место, действительно, колоритное и запоминающееся, хотя чересчур «отуристиченное», на мой взгляд. Мне больше нравятся менее «цивилизованные» местечки, где можно увидеть настоящую жизнь, простую и настоящую, не подкрашенную плодами туриндустрии.