Китайский дневник
Шрифт:
Открывшаяся моему взору комната была залита светом, струившимся, как мне казалось, разом со всех сторон. В воздухе клубился прозрачный пар, лучи солнца пронзали его насквозь, дробились и преломлялись в мельчайших капельках влаги, зависших в воздухе. Сквозь пар и свет предметы казались нечеткими, словно выхваченными из миража. Комната была заполнена цветами и растениями, в каждой из четырех стен были большие затуманенные окна, за которыми можно было различить потрясающий вид на горы Цан. В целом же то место, куда я попал, напоминало небольшую оранжерею: повсюду были свежая зелень и цветы. Комната была довольно просторной, к стенам прижимались тяжелые и громоздкие шкафы и полки с цветочными горшками. На одной из полок красовалась покрытая испариной большая жаба из полупрозрачного зеленого нефрита. Цветочные горшки покрупнее располагались на полу, в дальнем углу стояла кровать с паланкином; а передо мною, спиной ко
Вся эта картина, внезапно представшая передо мною, вдруг пробудила во мне какое-то сладостное и томящее чувство, столь редкое в нашей повседневной суетливой жизни. Словно бы припомнил давний детский сон и на какой-то момент застыл в попытке вспомнить подробности этого сна, такого светлого и странного… В тот миг я забыл и про свое недавнее удивление во дворе около дома, и про то, как я здесь оказался, и про сам дом. Я просто стоял и смотрел на эту комнату, наполненную цветами и распылителями пара, на эти лучи, озарившие странный силуэт в кресле, на эти серебряные волосы, ниспадавшие одной небрежной волной. Я видел нечеткое отражение лица человека в экране, на котором всё время что-то мелькало. И отражение это было страшным, но это я осознал уже потом, когда проворачивал в памяти всю представшую передо мною картину. Контуры отраженного в экране лица меняли очертания, а его части перетекали одно в другое. Человеческий рот превращался в оскал звериной пасти и вдруг наползал на лоб, оставляя затянутую кожей поверхность на том месте, где только что были губы, в то время как серый воловий язык вываливался откуда-то из лба; глаза играли в догонялки, и иногда их становилось больше двух, иногда оба глаза терялись где-то в волосах, падавших на лоб, а иногда всё лицо вдруг вспыхивало гроздью маленьких паучьих гляделок… Но в тот момент созерцание этого зыбкого образа, дробящегося в помехах телепередач, не вызывало во мне ни капли смущения, было чем-то вполне естественным и дарившим, как и всё окружение в комнате, ощущение покоя и умиротворения… Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я самопроизвольно сделал шаг вперед и вдруг был остановлен чьей-то рукой, мягко упавшей мне на плечо.
– Не надо тревожить ее, – тихо шепнул мне в ухо Манфу. – Пойдем завтракать.
Он деликатно, но настойчиво потянул меня назад, и я подчинился. Манфу аккуратно закрыл за нами дверь, отрезав меня от созерцания странной комнаты. Спускаясь по лестнице и всё еще не до конца пришедший в себя, я спросил Манфу, что за человек живет наверху.
– А это и есть наш прибор, – последовал ответ японца.
***
Внизу за столом уже собрались все вчерашние лица. От чая и мисок с лапшой шел пар, а присутствующие все как по команде обернулись к нам. Они смотрели на меня, пожалуй, с интересом, но уж точно не с неодобрением, поэтому я внутренне расслабился. До этого момента меня не покидало ощущение, что я, возможно, сделал что-то не так.
– Как прошла встреча? Старушку не разбудил? – с улыбкой спросил Чуань Дзон.
– Тянь Ся в порядке, кажется, она предпочла не замечать юношу, – вместо меня ответил Манфу. Он тоже улыбался. Похоже, здесь имел место какой-то лишь им самим понятный юмор, потому что я решительно не улавливал, что такого забавного случилось.
На мой недоуменный взгляд отреагировал Хуршид:
– Постепенно ты ко всему здесь привыкнешь, если не надумаешь сбежать раньше времени, – дружелюбно промолвил он и похлопал по стулу рядом с собой, приглашая меня к столу. – Сейчас надо поесть, сегодня мы затянули с завтраком.
– Каждое утро, если у нас нет других дел, мы занимаемся медитацией на одной горке рядом с домом, – объяснила Син Чен. – Сегодня погода очень хороша, мы немного задержались, грелись на солнышке.
– Ох, не впутывайте меня в вашу эзотерику, – сделал грозное лицо Хуршид и тут же миролюбиво добавил: – Я не медитирую, я гуляю и славлю Аллаха по-своему.
Мы набросились на лапшу. За едой разговоры не велись, и я заметил, что на лицах моих хозяев царит какое-то умиротворенное и благодушное выражение. Я счел это хорошим моментом для того, чтобы задать, наконец, волновавшие меня вопросы, поэтому, в процессе борьбы с горячей и бесконечно-длинной лапшой, не спеша обдумывал их.
Когда с лапшой было покончено, я, не желая быть опереженным и опасаясь, что новая беседа, начавшись, вновь может увести не в ту степь, заговорил первым:
– На меня произвел большое впечатление ваш вчерашний разговор. Настолько, что сегодня утром я, например, обнаружил любопытную вещь: не стало того тростникового коридора с табличками, по которому я шел вчера. В результате я додумался до того, что в этом виновато влияние того силового поля, о котором вы говорили. Лишь потом я осознал: тростник был не настоящим, и утром вы просто убрали его, уж не знаю зачем. Ведь так?
Умиротворенно-благодушное выражение лиц не изменилось, но все присутствующие обменялись быстрыми, как молнии, взглядами.
– То, о чем ты сейчас рассказал, очень логично, – ответил мне Чуань Дзон, – ведь разговоры на ночь, как правило, производят наибольшее впечатление. Мой ответ прост: да, мы перенесли тростник. Он нам надоел, пора придумать что-то более элегантное. Устраивает? – И он, внезапно посерьезнев, посмотрел мне прямо в глаза. Обычно я не боюсь прямых взглядов. В детстве я жил в неспокойном районе, и прямой взгляд означает для меня вызов и агрессию. Отвести взгляд – значит моментально проиграть или постараться миновать конфликт. Тут же я, сам не знаю почему, поймал себя на том, что смотрю куда-то в глубины густого бульона на дне моей миски, а Чуань Дзон продолжает сверлить мое темя.
– Если ты так говоришь, то я тебе верю. У меня нет причин сомневаться в вас. Пока нет… – наконец нашелся я и вернул китайцу его прямой взгляд, но тот уже отвернулся от меня.
– Мы не хотим тебя дурить, – ответил Чуань Дзон. – В этом нет смысла. Однако мы пока не знаем сами, что ты за человек. Сейчас твой психологический портрет становится для меня немного яснее. Я скажу тебе прямо, если бы ты не закончил свою речь вопросом «Ведь так?», мой ответ про убранный бамбук – прости, то есть тростник, – был бы единственным, что бы ты от меня услышал. И ты бы остался доволен. Потому что для многих людей простые ответы, соответствующие их ожиданиям, – наилучшие и единственно возможные. Но ты сомневаешься в правильности своей догадки – значит, твой разум оставил для тебя лазейку, чтобы докопаться до истины. Выходит, твой разум ощущает себя достаточно сильным, чтобы принять нечто, что противоречит привычной тебе реальности. Мир изменчив и многообразен, но в нашем человеческом восприятии подчас он еще более дезорганизован. В этом доме, помимо истории его строительства, нет секретов и тайн. Поэтому я дам тебе другой ответ: мы не знаем, о чём ты говоришь. Мы не видели ни тростникового коридора, ни табличек. Между сторожкой, где живут охранники, и нашим домом, сколько я себя помню, был километр соснового леса, а за ним – изгородь из ветвей, довольно уродливая. Мы ее обновляем периодически, и летом на ней распускаются цветы вьюна. Зимой она непритязательна, уж прости…
– Как я понимаю, в качестве верного мне следует рассматривать второй вариант. Тростниковый коридор, который я видел ночью, на самом деле не существует, – услышал я собственный мрачный голос. Я снова чувствовал, как у меня по затылку поползли мурашки оттого, что вернулось ощущение двойной реальности, а мой разум настойчиво пытался разрешить этот парадокс.
– А вот этого мы тебе не говорили, – без тени иронии сказал Хуршид.
– Готовые ответы притупляют наш ум, – сделав примирительный жест ладонью, вклинился Манфу. – Мы же не хотим испортить тебе удовольствие от наблюдения за играми собственного разума. Наслаждайся. В конце концов, если ты пробудешь с нами еще несколько дней – а мы тебе рады, не сомневайся, – то такая игра, возможно, войдет у тебя в привычку. Ты узнаешь больше о своих способностях и недостатках. Просто не гнушайся делиться своими ощущениями с нами. Мы тебе поможем в трудную минуту, а ты поможешь нам. Помнишь, вчера мы говорили, что ты можешь принести пользу в нашем бизнесе в качестве источника иной точку зрения. Так и здесь. Мы тут все гуманитарии. Ты инженер. Мы уже привыкли к этому месту, а ты – нет. Ты можешь помочь нам, если захочешь. И дело не в том, что мы кормим тебя лапшой и пельменями. Если тебе всё это неинтересно и странно, если ты готов позволить своему разуму поставить плотную стену между тем, что тебе «показалось» и тем, что ты видишь в настоящий момент, ты тоже не проиграешь. Это сделает тебя сильнее и харизматичнее, менее подверженным влияниям извне. И мы будем уважать твой выбор, ты наш гость, и ты ничего нам не должен.
– Спасибо, – съязвил я. Мурашки продолжали ползать по затылку, но я вдруг как-то успокоился и внезапно почувствовал симпатию к Манфу – и не только к нему, а ко всем своим новым друзьям. От них исходили спокойствие и доброжелательность, которых мне сейчас так недоставало. Я решил продолжить:
– Я хочу остаться с вами, мне здесь интересно. Да эти ваши сумасшедшие намеки и истории не могут не заинтриговать! Ну, расскажите теперь мне про ваш «прибор»! Мне сейчас занятно, какую очередную двусмысленную отговорку я получу.