Клад отца Иоанна
Шрифт:
– Что случилось-то?
– спросил я у Пашки.
– Где банда?
– Когда ты побежал за ларцом, то провалился в эту яму. Ее скрывали ветки, разбросанные возле сосны. Когда я подбежала сюда и заглянула вниз, ты лежал без сознания и по лицу текла кровь... Много крови... Я так перепугалась... Держась за корни, я кое-как спустилась вниз и стала перевязывать тебе рану на голове. Похоже, ты ударился о сучок этой коряги и рассек кожу на темени. Если не считать нескольких царапин на ногах и руках, других повреждений я не обнаружила... Хорошо, что ты ничего не сломал, слава Богу!
– И ты, наверняка, опять порвала свою ночнушку?
–
– Ага, - вздохнула Пашка, - надо же было останавливать кровь...
– Эх, везет же тебе со мной! Одна морока... Одних ночнушек не наготовишься...
– Да ты не думай об этом... это же тряпка всего лишь...
– А что эти иуды?
– Хохотали, поздравляли друг друга с удачной охотой, допрыгался, мол, козлик...
– Вот собаки!
– сплюнул я и пошарил вокруг себя, ища обрез винтовки.
– Его забрали, - подсказала Пашка.
– Ах, не надо было отдавать! Пальнула бы, хоть в воздух!
– Ну что ты... я так за тебя перепугалась, что руки дрожали... да и рану надо было срочно перевязать, кровь ведь так и струилась... Я ружье-то это и поднять-то не смогла бы...
– Ну ладно, значит, их взяла... их время, их сила... Пусть порадуются.
– И я, дотронувшись до здоровенной шишки, выросшей над моим виском, поморщился от тупой боли.
– М-м-м... чуть пониже, и хана была бы Обжоре...
– Слон спустился в яму, поднял обрез, потом поглядел на твою рану и хмыкнул: «Ничего страшного, до свадьбы заживет!», потом выбрался обратно. Больше я никого из них не видела и не слышала, - сказала Прасковья.
– Вскоре дождь пошел: хоть и такой сильный, но скоротечный, мы и промокнуть-то не успели... Давай-ка я тебе повязку поменяю... промокла вся, испачкалась... Болит голова?
– Да так, немножко... терпимо. Ты не хлопочи, сойдет и так.
– Нет, надо сменить, чтоб заражения не было! Рана ведь открытая… - Пашка уже осторожно разматывала тряпицу на моей голове. Потом отбросила окровавленную повязку в угол ямы, туда, где лежал ее кружевной платочек, такой же багрово-красный, отчего я с отвращением поморщился и почувствовал слабость во всем теле. Кровь потеряна, а мы уже давненько ничего не кушали... Девчонка встала у меня за спиной. Раздался треск раздираемой ткани, и вновь чистая повязка легла на мою гудящую голову. Пашка умела залечивать раны... Когда она управилась с перевязкой, я встал и, поблагодарив ее, сделал несколько неуверенных шагов по яме. Суставы сильно ломило.
– А ведь отсюда можно выбраться!
– предположил я, оглядывая стены высотой около трех метров.
– Если встать друг на друга, можно достать до краев и подтянуться... И корни помогут...
– Опасно!
– вздохнула Прасковья.
– Они там, по краям, установили несколько капканов. Я не запомнила, где именно... Можно напороться... Прямо пальцами и залезешь под их зубья!
– Бр-р!
– поежился я.
– Ах, ироды, на детей, как на волков охотятся!
– Послышался треск ветки, и через секунду наверху возникла ухмыляющаяся физиономия Ржавого:
– Ну как, Снусмумрик[13], оклемался?
Я хотел ему ответить, но от напряга сильно заломило в затылке, и я лишь простонал.
– Ничего, это еще только цветочки! Привыкай помаленьку!
– хохотнул бандюган и, бросив в меня дымящийся окурок, удалился восвояси. Я гневно раздавил папироску и сел рядом с Пашкой.
– Вот ведь влипли! Сиди тут теперь, как покойник недобитый...
– Не переживай, нас уже давно ищут!
– попыталась успокоить меня девчонка.
– Ищут, а где? Вот в чем вопрос! Если Кривой не врет, нас действительно завезли в какую-нибудь тьмутаракань... Здесь их основная база и склад ворованного. Место, значит, весьма укромное, раз эту банду уже столько времени найти не могут!
– помолчав с минуту, я добавил: - И есть хочется... Слабею прямо на глазах...
Так мы посидели минут двадцать, потом я встрепенулся:
– Паш, а у тебя мобила цела?
– Нет, Слон забрал...
– Обыскивал?
– Нет, просто руку протянул: «Трубку давай, барышня!», я и отдала.
– Плохо... Последней ниточки с миром лишили...
– Да все равно мы отсюда никуда никому не дозвонились бы: яма, да кругом лес высокий... Связь в этих краях неважная...
– А что, Паш, у вас в Мещере тоже есть глухие местечки?
– Встречаются... Места-то болотистые, непролазные... топи часто попадаются. Конечно, не так, как в тайге, но все-таки... Заплутать и тут можно, и даже погибнуть.
– И что, заброшенные поселки тоже есть?
– Есть, к сожалению. Много деревушек покинутых, а в некоторых всего несколько старичков обитает. Трудно сейчас в деревне живется: молодежь в города уезжает, многие спиваются, дороги плохие, землю возделывать некому становится... Проблем много.
– М-да, веселенькая обстановочка... Вот почему и бандюкам тут раздолье... Кого обманут, кого подкупят, кого припугнут, да и собирают наши святыни потихонечку. Но ведь надо же как-то со всем этим бороться, не то растащат нашу Русь Православную по иконке, по крестику, и с чем останемся?
– повздыхал я и умолк. Воцарилась пауза. В яме было прохладно, пахло сыростью и гнилью. Солнце гуляло по небосклону, веселое и жаркое, но к нам его лучи не проникали. Где-то через полчаса вновь возник Ржавый. Он швырнул нам, точно псам, полбуханки ржаного хлеба и весело гаркнул:
– Лопайте! Пока дяденька добрый!
Хлеб упал на землю и весь перепачкался. Пашка подняла его, бережно отерла и протянула мне:
– Будешь?
– Нет, благодарю, мне их подачек не надо!
– Хлеб ведь не виноват...
– Хлеб друга - слаще пирожного, а хлеб врага - горше полыни!
– парировал я и отодвинулся от Пашки.
– Ничего, как-нибудь обойдусь...
Прасковья вздохнула, но и сама есть не стала, а положила кусок на еловую лапку. Потом закрыла глаза и, похоже, стала молиться. В яму заглянули Слон и Ржа.
Эге!
– протянул худой.
– Слыханное ли дело, чтоб собака хлебца не ела! Зажрались, козявки! Учтите, пока не съедите это, больше ничего не получите!
Слон бросил в яму пластиковую литровую бутылку с водой и бандиты исчезли. От водички я не отказался, так как все внутри у меня горело. Я осушил полбутылки и протянул ее Пашке. Девчонка сделала всего пару глотков и уложила «литровку» рядом с хлебом. Какое-то время мы сидели молча, думая о своем и ожидая неизвестно чего.
День тянулся долго, очень долго. Когда работая, купаясь, играя, мы порой и то уставали от бесконечности суток, то сейчас, когда мы оказались полностью обездвиженными и бездеятельными, этот нескончаемый свет уже превращался в пытку. Спустя какое-то время я стал звать охрану, чтобы отпроситься в туалет, а заодно разведать окрестности.