Клад отца Иоанна
Шрифт:
– Ого!
– искренне удивился я.
– Строгая?
– Ну что ты! Она нам как старшая сестра... Очень добрая и веселая! Никого не обижает.
– Скоро приедем?
– Еще несколько километров осталось. Зоська вот упрела, плетется как эта... зараза...
– Ладно, пусть тащится, не будем будить старосту...
– А ты правда с ней был там?
– вдруг спросил Петька.
– Где?
– переспросил я.
– Ну, там, в горах...
– Угу.
– Здорово! Счастливый...
– вздохнул возница.
– В смысле?
– не понял я.
– Да так, вообще...
– уклонился Петр от ответа и, отвернувшись, осторожно хлопнул вожжами по бокам кобылы.
Но Зоська его
Что он имел в виду, этот загорелый возница? То, что я был в горах, или то, что я был там именно с Пашкой? А вы как думаете, ребята?
Вскоре лес расступился и по правую сторону от дороги открылась панорама большого села, раскинувшегося за небольшими заболоченными зарослями кустарника. Дома утопали в пышной зелени садов. Кипели и пенились белые кроны рябины да калины, цвели сирень, жасмин и акации. За селом, к самому горизонту, уносилась изумрудная гладь полей. Увидев родные просторы, Зоська оживилась и резво припустила по дороге, ведущей в гору. Когда мы поднялись на высокий холм, то перед моим взглядом предстала следующая величественная картина: на этой, главенствующей над всей округой высотке, стоял старый храм, окрестности которого, правда, бурно заросли кустарником да бурьяном. Когда-то здесь шли праздничные службы и звон колоколов был наверняка слышен за много-много верст, и местные жители, и проходящие путники еще издали видели церковь, гордо представившую под солнечные лучи золото своих куполов. И было как-то дико и обидно видеть дом Божий в таком запустении: полуразрушенный, грязный, забитый мхами и травами, увитый вьюнками, он теперь стыдливо выглядывал из густых колючих зарослей, как бы не желая более открывать миру свою кричащую непристойную наготу и безобразные надписи на стенах. У меня невольно сжалось сердце.
– Да как же так можно, с храмом-то Божиим!
– воскликнул я в сердцах.
– Ну нет, держись, старина! Георгий-то толстый и Прасковья-Пятница приехали сюда не отдыхать, а чтобы помочь вернуть тебе былую славу и величие! И рано или поздно твои колокола вновь разбудят всю округу, разомлевшую в знойном мареве безбожия! Воодушевленный такими мыслями, я приподнялся в повозке, чтобы получше разглядеть окрестности храма, и невольно разбудил Пашку. Она вздрогнула и, поняв, что надолго заснула, быстро поднялась, виновато и растерянно завертела головой.
– Ну вот и приехали!
– радостно объявил Петька. Он натянул поводья и остановил Зоську.
– Дальше сами доберетесь?
– Да, конечно, - отозвалась Прасковья, спрыгивая на землю.
– Спасибо тебе большое, Петь. Поезжай на озеро, искупай Зосю, а то она, бедняжка, здорово утомилась...
– Обязательно!
– сверкнул возница белозубой улыбкой и, весело гикнув, лихо тронул кобылу. Да так, что я, доставая из телеги свои пожитки, едва не свалился на землю.
– Во припустила!
– усмехнулся я, глядя на лошадь.
– Видать, мои килограммы были ей большой обузой!
Пашка улыбнулась:
– Да она всегда такая! Как дома, так носится, как на скачках, а в поселок ездить очень не любит.
– Что ж, всегда приятно возвращаться под крышу дома своего, - сказал я, закидывая сумку за спину.
– Ну что, пошли?
– Пошли, - Прасковья взяла меня за руку и вздохнула.
– Надо же, заснула...
– Снилось чего?
– Да, странный какой-то сон...
– Расскажи!
– Ну, будто мы с тобой стоим в старом храме с иконами в руках и усиленно молимся. А внутри пусто, голо и никого... А нам так хорошо, радостно и весело... Мы еще громче молимся... И вот в окошко уже свет заструился... и ладаном запахло... и, знаешь, даже колокола зазвучали... Так здорово было... И вдруг позади нас дверь громко так хлопнула и вошел кто-то. Его тяжелые шаги раздались по полу и замерли недалеко от нас. Я хочу оглянуться, но не решаюсь... Холодом каким-то повеяло снаружи. И птица большая черная залетела, заметалась у престола и ввысь поднялась... А может, это и мышь летучая была... противная такая... Мне так страшно стало, а обернуться почему-то не могу. А позади нас кто-то стоит, тяжело дышит и на нас зло смотрит. Ты говоришь: «Паш, ну ты чего? Не бойся!» и толкаешь меня плечом. Я улыбнулась и проснулась.
– Хм, если, конечно, верить этим дурацким сонникам, то молиться в церкви - это к сильному потрясению в жизни, которое даст мудрость. А звон колокола снится к извещению об умершем. А вот икона - это хорошо: благодать будет. Если б много было икон, то к великому терпению, а ты говоришь, что храм был пуст. Вот такой, значит, расклад получается.
– Как ты думаешь, к чему бы все это?
– Думаю, ерунда все это. Сон есть сон. А в такую жару чего только не привидится...
А я, знаешь, в это время тоже про храм этот думал! Как было бы здорово вновь его восстановить, купола позолотить, колокола поставить... Он ведь на таком хорошем месте стоит, такая красотища будет!
– Да, конечно! Я тоже вчера это себе представляла...
– вздохнула Прасковья.
– Ничего. Скоро мы тут наведем порядок!
– сказал я решительно и, поправив свои сумки, легонько подтолкнул девчонку своим крутым плечом. Паша улыбнулась и спрятала свое лицо в букет.
– А ладан... он лилиями пах...
– только и сказала она.
И тут мы вышли к лагерю. Метрах в трехстах от храма начинался сосново-еловый лесок. На его зеленом фоне и виднелись разноцветные и разнокалиберные палатки. В центре лагеря к небу струился легкий сизоватый дымок. Левее крайней палатки был широкий, густо покрытый цветами луг, за которым сверкало небесной гладью довольно приличное озеро, почти со всех сторон окруженное пышными зарослями тальников и прибрежных трав. Воздух в округе был чистый, бодрый, сладостный... Царили покой и умиротворение.
– Здесь прекрасная местность!
– произнес я, осматриваясь. Пашка поправила платье и повязала платочек. Двинулись к лагерю. Когда до первых палаток оставалось метров сто, у дороги возник яркий щит-указатель, прикрепленный на высокой сухой палке. На нем синим по белому было кем-то старательно выведено:
«ЗЁРНЫШКИ»:
ПРАВОСЛАВНО-МОЛОДЁЖНЫЙ ЛАГЕРЬ.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!
– Отчего же «Зёрнышки»?
– удивился я.
– Это ты придумала?
– Нет, не я, а наша учительница Людмила Степановна. Она это так объяснила: вера наша православная есть большой полный колос, а мы все - его зернышки. И от нас зависит, какой урожай Господь соберет на Своей Ниве!
– Да, любопытно...
– согласился я, поправляя панаму.
– Пожалуй, в этом что-то есть...
И тут я увидел, как к нам с разных сторон лагеря и даже от храма бегут десятки мальчишек и девчонок.
– Ну все, заметили!
– вздохнула Пашка, смущенно улыбаясь.
– Гляди-ка, как тебя тут любят!
– усмехнулся я.
– Нет, это, скорее всего, они спешат на тебя полюбоваться!
– парировала девчонка и, вздохнув, виновато добавила.
– Жор, ты прости, но я им уже о тебе кое-что рассказала.
– Ну, тогда понятно...
– выдохнул я, готовясь к встрече с обитателями лагеря.
– Ну, Жорес, готовься давать автографы...
Весело крича, смеясь и повизгивая, ребятня подбежала к нам и остановилась в нескольких шагах. И верно, все взоры дружных «зернышек» были устремлены только на меня. Скажу честно, ребята, я даже почувствовал некоторую растерянность и стыдливость от такого моря внимания. Правда, на спортивных состязаниях меня не раз возводили на пьедестал, но вот так живо и радостно ко мне никто еще не бегал...