Клеймо дьявола
Шрифт:
— Покажи мне другие винты, которые длиннее.
Горм открыл рот, потом захлопнул его, снова открыл.
— Ой… я…
Лапидиус сориентировался в ситуации.
— А ну-ка, закрепи засов снова! — приказал он голосом, не терпящим возражения. Подмастерье тут же послушался. Работу он проделал с удивительной легкостью, что не редкость среди простофиль.
Марта заломила руки:
— О Боже, Боже, так я и знала, неча его пущать! Ой, хозяин!
— Ладно, Марта. Иди вниз.
Лапидиусу внезапно пришла в голову мысль: если Горм так докучливо хотел видеть Фрею, что ж, пусть получит желаемое. Разумеется, только голову, да и ту ненадолго. Посмотрим на реакцию подручного Тауфлиба! Вынув из кармана ключ, он отпер дверцу.
— Фрея, — позвал он, — думаю, у Горма есть причина попросить у тебя прощения.
Она молча взглянула на него. В ее глазах была пустота. «Боже! — подумал он. — Что сталось с этой женщиной! Ее лицо похоже на печеное яблоко. Кожа все больше сжимается. Она на глазах увядает. А тот, по чьей вине она страдает, это я. Но по-другому нельзя. Если бы имелся лучший способ вылечиться, я бы первый применил его».
Горм присел перед щелкой на корточки. Рот открыт, по подбородку стекает слюна, а глаза выдают самые противоречивые чувства. В них стояло удивление, оно сменилось недоумением, а потом перешло в чистое отчаяние. Лапидиус размышлял, способен ли вообще такой недотепа на чувства, как вдруг испытал ощутимый удар. Подмастерье вскинул руки, при этом нечаянно отшвырнув его в сторону, подпрыгнув, издал утробный звук и кубарем скатился по лестнице. Мгновением позже с треском захлопнулась входная дверь.
Лапидиус поднялся. Все произошло как в дурном сне.
— Я расцарапала ему морду, — прошептала Фрея.
— И по заслугам.
Лапидиус вдруг почувствовал себя неуверенно. Надо будет поговорить с Мартой. Она не должна в его отсутствие впускать в дом никаких чужаков. Но Фрее это знать незачем, ее это только растревожит.
— Думаю, Горм вспомнил, как… какая ты хорошенькая, и по простоте душевной выдумал какую-то работу, чтобы еще раз увидеть тебя.
— Я больше не хорошенькая.
— Зато будешь. После лечения.
Он проверил ее пульс и слой ртутной мази. Потом провел эксперимент. Зажал кусочек кожи на спине между большим и указательным пальцами, приподнял и снова отпустил. Потребовалось время, чтобы складка разгладилась — явный признак обезвоживания. Фрее нужна вода.
— Марта давала тебе пить?
— Да.
— Я дам тебе еще. Иначе ты совсем высохнешь. Что-нибудь болит?
Она закрыла глаза.
— Что-нибудь болит?
— Да.
— Терпеть можешь?
— Д-да.
По ее односложному ответу ему стало ясно: мера ее терпения на пределе. Он знал это состояние. Когда мучения накапливаются в теле, когда они собираются отовсюду: от головы, тела, от всех суставов — и складываются в одну-единственную непереносимую боль.
Лапидиус больше не стал задавать ей вопросов, спустился вниз и принес обычную кружку колодезной воды и маленький кусочек мяса в придачу.
Он дал ей выпить половину, а потом дал десять капель какой-то жидкости в ложке.
— Лауданум, — пояснил он. — Это на те случаи, когда ты чувствуешь, что дальше не сможешь.
— Да, — еле выдавила она и приняла капли.
Он дал ей выпить остаток воды, чтобы прогнать дурной вкус изо рта, все время тихонько успокаивая ее.
Потом пододвинул сундук и сел.
Он ждал. Один врач говорил ему, что действие хорошего лауданума наступает после того, как сосчитаешь до трехсот. Он, помнится, тогда спросил: а что, если этого не случится? Врач только пожал плечами.
Лапидиус досчитал до двухсот, когда увидел, что на лицо Фреи возвращается краска. Ее тело расслабилось. Он снова провел пробу на обезвоживание и констатировал, что его симптомы стали менее выраженными.
— Тебе лучше? — с надеждой в голосе спросил он.
Она молчала, но ее ровное дыхание было лучшим ответом. Фрея заснула, не успев ничего сказать.
Он тоже с облегчением откинулся назад. Ничто на свете так не истощает тело, как сильная боль, это он знал по себе.
— Спи спокойно, — пробормотал он. — Спи.
Лапидиус бесшумно закрыл дверцу и потихоньку прокрался вниз.
Variatio VII — седьмой опыт — маленький аламбик аптекаря наконец-то сделал его возможным. Лапидиус аккуратно занес результаты эксперимента в журнал. Они были всего лишь маленьким шажком на долгом пути к Великому Труду, но терпение — исключительная добродетель любого алхимика.
Сознание того, что Фрея больше не страдает болями, окрылило Лапидиуса и в работе. И все же вечер пролетел слишком быстро. Он закрыл журнал, отложил перо и решил на сегодня закончить с научными изысканиями. Как там Фрея, спит? Он тоже устал. Прилечь на минутку. Поговорить с ней, если что, можно и с постели.
— Фрея, Фрея, ты меня слышишь? — крикнул он в слуховое отверстие, как только удобно угнездился.
— Да, — спустя пару секунд пришел сверху ответ.
Его охватила радость. Ее голос больше не звучал так слабо и безразлично, как несколько часов назад.
— Как твои боли?
— Лучше. Я спала. Коричневые капли хорошо помогают. Мне бы света.
— Погоди, — Лапидиус украдкой вздохнул.
Как бы он ни желал ей выздоровления, вставать сейчас было мало охоты. И все-таки он поднялся, взял кремень и кресало, чтобы зажечь керосиновую лампу, оставленную на верхнем этаже, и полез по лестнице.
— А я и не заметил, что уже темно, — крикнул он Фрее. — Сейчас зажгу.
Он подошел к окну, чтобы было лучше видно, и тут же остолбенел. Из его дома выходили двое. Они еще что-то кричали, оборотясь и грозя пальцем. Очевидно, Марте. И тут свет уличного фонаря упал на их лица.
Это были Аугуста Кёхлин и Мария Друсвайлер. Лапидиус не сразу осознал, что он видел. Что делали эти клеветницы в его доме? Какие у них могут быть дела с Мартой? Он взял себя в руки и прежде всего постарался зажечь лампу. В тусклом свете ее пламени он посмотрел на видневшуюся в окошечке голову Фреи. Она все еще выглядела расслабленной. Он мысленно вознес благодарность лаудануму и сказал:
— Я поставлю лампу перед дверцей и спущусь вниз. Мне нужно к Марте.
— А вы скоро вернетесь?