Клеймо дьявола
Шрифт:
Фрея почувствовала, как ее снова бьет дрожь, ломило все члены, словно кто-то раздирал их. Действие лауданума кончилось, немного успокаивал ивовый отвар, который дал вчера Лапидиус, но он не мог сравниться с коричневыми каплями.
— Я быстренько сбегаю за водой и отваром. Тебе еще чего-нибудь нужно? Э… я имею в виду, для отправлений.
— Нет, — Фрея порадовалась, что колики этой ночью пощадили ее. Еще труднее, чем с болью от них, было справиться с освобождением кишок от содержимого. — Нет, нет.
— Хорошо. Я скоро вернусь.
Спустившись в царство Марты, Лапидиус вынужден был констатировать, что огонь в плите погас. Поэтому
— Еще что-нибудь надо?
— Нет, спасибо.
— У тебя такой слабый голосок…
— Ничего… все в порядке.
Лапидиус одним глазом уже косился на лестницу.
— Хорошо, тогда я запру тебя, поспи еще. И не бойся, я дома. Мне надо кое-что проверить. От результата зависит многое, очень многое.
— Ладно.
В голосе Фреи звучало разочарование, но Лапидиус уже подхватил свое кресло и потащил его обратно. Теперь, когда расследование зверских убийств вошло в решающую стадию, его вчерашнее решение уже не показалось столь убедительным. Поставив кресло к лабораторному столу, он поспешил на кухню и вскоре вернулся с коробкой из-под компаса, сел и успокоил дыхание. Он не должен так волноваться. Все надо делать спокойно. Спокойно!
Из-под стола он извлек бур Тауфлиба и уже собирался открыть коробку, как вдруг вспомнил, что надо защитить носоглотку платком. Следует быть крайне сосредоточенным! Он вынул платок, снова сел за стол. И опять вскочил. Забыл лупу! Наконец-то все было под рукой, можно приступать. Света должно хватить. Он завязал платком нос и рот, глубоко вдохнул и открыл коробку. Голова выглядела ужасно. Несмотря на холод в погребе, на ней уже обозначились явные признаки разложения. Лапидиус взял себя в руки и сконцентрировался на отверстиях во лбу. Поднес лупу. Нет, света слишком мало! Развернул коробку так, чтобы на череп падало как можно больше света. Сердце стучало. Снова навел лупу на просверленные отверстия. Уже лучше. Кожа по краям повреждена, но это мало о чем говорит.
Он еще раз поднялся, достал небольшой шпатель и пинцет. «И почему у меня не три руки! — процедил он сквозь зубы. — Одна для лупы, две другие для инструментов».
Пот выступил у него на лбу. Ему показалось, что между dura mater [16] и краями он что-то обнаружил. Так, лупу в сторону. Теперь берем инструменты. Шпателем он отжал мозговую оболочку, одновременно выскребывая пинцетом под краем отверстия. Наконец он решил, что этого достаточно. Вынул шпатель, снова взял лупу. Она у него сильная, отменного качества, увеличивала во много раз. И показала Лапидиусу то, что он и ожидал увидеть: на конце пинцета осталась мелкая костная крошка, такая, как мука хорошего помола. Продукт сверления! Только не такого, которое произвел бы грубый бур. «Костная мука, — бормотал он. — Костная мука. Что ж, мастер Тауфлиб, можете спать спокойно! От вашего бура здесь были бы опилки. Как же я сразу об этом не подумал! Да, Тауфлиб, я должен просить у вас прощения, действительно, это были не вы. Теперь я знаю, кто за всем этим стоит. Да, теперь знаю. Вот все и встало на свои места!»
16
Dura mater (лат.) —
Для полной уверенности Лапидиус взял в руки бур и слегка прошелся им по краю отверстия — тут же посыпались опилки. Он был прав! Довольный собой, Лапидиус упаковал голову в коробку и сорвал платок. «Сегодня у нас тридцатое апреля. Прекрасно. Значит, нынешняя ночь Вальпургиева. Было бы это не так, возможно, ему никогда бы не застать ведьм на шабаше!
Коробку с ее содержимым он в последний раз отнес в погреб. Голову он использует как вещественное доказательство. И только исполнив свой последний долг, она упокоится. Лапидиус дал себе слово позаботиться о том, чтобы и голова, и тело были похоронены вместе, как тому и следует быть. Может, возле Гунды Лёбезам, сестре по несчастью этой неизвестной девушки. И обязательно с надгробной молитвой пастора Фирбуша.
— Лапидиус?
Голос Фреи. Сверху!
— Фрея, Фрея! Иду! Обожди, сейчас закончу здесь дела. — Лапидиус устало потащился наверх.
— Ты что-то нашел?
Он заглянул в окошечко. В ее глазах светилось любопытство. Он обрадовался: все, что могло отвлечь ее от болей, шло на пользу.
— Да, нашел.
— Что?
— Теперь я знаю, кто дергал за ниточку во всех этих убийствах. Дьявол в человеческом обличье. И двое его приспешников.
— Кто он? А тех других я знаю?
— Имен я тебе не назову, пока рано. Но обещаю, что достану этих нечистых. Им не избежать кары.
— Будь осторожен.
— Буду. Попозже пойду к мастеру Тауфлибу и заручусь его поддержкой. Он не из них. Не один день я подозревал его, только вчера мои подозрения рассыпались как карточный домик.
— Да?
— Завтра подойдет к концу двадцатый день лечения. Наберись мужества.
— Ты опять уходишь?
— Да, надо. Но ты не бойся. Дьяволы сюда не придут. Они будут в другом месте. Там я их и застану.
— Один?
— Один. Да, все придется делать самому. — Лапидиус просунул руку в окошечко на дверце и погладил ее по лысой голове. — Ночью я вернусь. Тебе что-нибудь надо?
— Не уходи. Пожалуйста. Я… я хочу есть.
— Но я уже дал тебе отвару.
Лапидиус был удивлен. Еще ни разу Фрея не просила еды, только питья. А сейчас вдруг прорезался аппетит. Правда, если вспомнить, как она истощена, когда он видел ее лежащей на сундуке, это желание вполне понятно. Но, с другой стороны, завтра лечебный курс будет закончен и небольшое подкрепление не повредит ее желудку. Только надо дать чего-нибудь легкого.
— Хорошо, посмотрю, что можно сделать.
Лапидиус спустился в кухню и пошарил по шкафам и полкам в поисках съестного. Однако все, что нашел, были два прошлогодних яблока. Марта держала их в темноте и на холоде, поэтому они выглядели еще вполне съедобными. Он почистил их, нарезал на дольки и с чашкой поднялся наверх.
— Вот, поешь яблок. Как раз то, что нужно.
— Ты… не мог бы положить мне в рот?
Вздохнув, Лапидиус отомкнул дверцу, чтобы было удобнее покормить Фрею. Ему показалось, что она придумала это, чтобы задержать его. Так оно и вышло. Более того, сегодня Фрея была разговорчива как никогда, хоть ей и было трудно говорить. Лапидиус слушал ее вполуха, и вообще задержка давалась ему с трудом — мыслями он был уже далеко. Наконец, отставив чашку с остатками яблок, он поднялся.