Клеймо сводного брата
Шрифт:
— Я Гер-рман, — рычу я и рывком прорываю девственную плотину, что все это время меня сдерживала. – Гер-рман, твой сводный брат. Или ты думала, что я не попробую твою целочку перед тем, как отдать другому? Думала, я забыл, как оно было между нами. Думала, я разлюбил тебя?
Глава 5.
*** Соня ***
— Нет, нет Герман! Не делай так больше, достань его, достань…Мне же больно! Ты сам бросил меня! Ты сам отдал меня другому!
Он такой большой! Каждая вена впивается змеей в
Не говорит. Почти не дышит. Только смотрит. Только трахает. Так, как я мечтала когда-то. Так, как я запретила себе мечтать.
Тело парализует. В голове шумит, а горло пересыхает от криков. Но сводному брату все нипочем.
Ему, человеку, который защищал меня всегда, который слова злого не сказал. Который не сделал ничего против воли. Теперь он стал страшным человеком, берущим то, что ему не принадлежит. Меня.
Резко. Грубо. С пошлыми шлепками тел друг о друга. Забывая, кажется, что я живой человек. Терзая жгущее изнутри влагалище.
И как я могла спутать его с нежным Петей, как я могла не понять, кто так нагло обращается с моим телом. Доводит до исступления. Не спрашивая разрешения. Заставляет извиваться. А теперь имеет. Так дико, словно животное. И в глаза смотрит, не дает отвернуться. Просто жестко всаживает член, несмотря на боль, несмотря на жгучие слезы и мольбы.
— Всегда, всегда мечтал о том, как буду тебя трахать, заставлять принимать мой член. В киску, в жопу, в горло. Сегодня ты все сделаешь. Все сделаешь для меня, как должна была для своего мужа. Сегодня я буду тебя трахать, чтобы ты всегда меня помнила.
— Перестань, перестань, — шепчу я, потому что кричать уже нет сил, только хрипеть, пока он закидывает мои ноги себе на плечи, скользит головкой по половым губам и входит еще глубже. Еще резче. Уничтожает меня изнутри. Рвет на части душу.
И уже все возбуждение сходит на нет. И уже желание испаряется. Остается только жажда выцарапать ему глаза, что так глубоко в душу проникли. Вынули ее еще в юности и выбросили. Я так мечтала, что он обратит на меня свое внимание.
Обратил. Мало не покажется. Осторожнее со своими желаниями, и теперь они сбываются членом внутри меня. Терзающим, входящим с размаху. Выбивающим дух.
И руки его грудь так ласкают. Господи, не надо. Не надо так сжимать соски, облизывать, тянуть на себя. Не надо. Боже, сделай так еще раз….
Нет, нет… Не делай.
Хочется снова кричать, но воздуха не остается, только странное скручивающее внутренности напряжение.
Нет, нет, так не должно быть. Меня должно тошнит, ведь меня насилуют.
И я ошеломленно смотрю на Германа. Так не бывает. Я не могу хотеть того, кто грубо трахает меня на собственной свадьбе, кто порвал мне платье, кто сломал мне жизнь. Не могу ведь?
— Перестать! Это неправильно, — руками хочу оттолкнуть его, но они все еще связаны. А его руки продолжают
— Правильно, неправильно, ты сейчас кончишь и больше не сможешь думать. Ни о ком кроме меня, — скалится он, хватает меня за подбородок, другой рукой за волосы и просовывает язык в рот, а живой поршень внутри влагалища начинает работать на какой-то запредельной скорости, сносить ветром все мысли, оставляя только ощущения. Греха. Грязи. Падения в пропасть. Экстаза.
Что это, Господи? Оргазм уже был. Но теперь он совершенно другой, словно стрела, пронзившая тело насквозь.
И я выгибаюсь, уже сама отчаянно отвечаю на поцелуй, толкаюсь телом в тело с мольбой внутри себя, чтобы это не кончалось, чтобы это продолжалось бесконечно, чтобы его разбухший член внутри меня никогда не покидал глубин.
А только долбил и долбил концом матку, пока вдруг не остановился, вышел мгновенно и залил все тело брызгами спермы. Облил ими губы.
— Я тебя заберу. Мы уедем, поженимся. Ты родишь мне ребенка. Похуй на всех, — шепчет он хрипло. Он просто сумасшедший. Я хочу сказать, как его ненавижу, как не могу даже видеть его после такого ужасного поступка, как вдруг наши тела ослепляет свет.
Оглушает скрип двери.
Я поворачиваю голову и сглатываю, натыкаюсь на пораженный взгляд приемного отца, жениха и тестя. Матери.
Как на площади голая чувствую себя, как распятая на кресте.
Германа тут же с ревом стаскивают и тело прикрывают пиджаком. Петя бьет его по лицу, но тот только скалится, поправляя штаны.
— Моя она теперь, – утверждает, правду говорит. И всегда была.
— Хрена с два! — ревет Петя не своим голосом, весь в саже, кидается на Германа, пока меня отвязывают и прижимают к женской груди. Поруганную. Оскверненную. К собственному стыду удовлетворенную.
— А что тебя больше злит? Что я ее трахнул? Или что ей понравилось?
– издевается.
— Заткнись, урод! Ты сгниешь в тюрьме! Я позабочусь об этом!
– орет.
Германа выволакивают из большой кладовой, где до сих пор отчетливо пахнет его семенем и моими соками. Только перед уходом он кидает последний взгляд на меня. Жесткий. Грозный. Требующий подчинения.
Он уверен, что теперь я должна быть с ним, а мне хочется засунуть голову в песок, только чтобы не чувствовать на себе столько жалостливых взглядов.
Его отвозят в полицию, меня в больницу. Осматривают и, конечно, не находят никаких разрывов. Принуждение было, изнасилования не было. И как мне сказать, что сначала я считала его Петей. Кто мне поверит? Кто поверит, что я не хотела этого? Родители. Они обязательно меня поддержат.
И одна только мысль не дает мне покоя, что все произошедшее, все алчное совокупление я прокручиваю в голове снова и снова. Снова и снова выгибаюсь от толчков того, кого забывала три года.
Глава 6.