Клинок без ржавчины

Лордкипанидзе Константин Александрович

На них уже начали обращать внимание, какой-то мужчина в городской одежде сердито зашипел на девушек. Майя ласково обняла подругу за плечи, вывела из балагана.

— Успокойся. И зря ты от меня секреты держишь. Вот одна и не справилась, — сказала Майя. — Идем, идем, я знаю, где его найти.

Шуко подняла на нее полные слез глаза.

— А ты никому не скажешь?

— Глупая, думаешь, я слепая, ничего не вижу! Я давно все заметила, но молчу, как каменная. А ты ведь знаешь, как мне трудно хранить такие секреты.

Подруги рассмеялись и, взявшись за руки, пошли по пыльной ярмарочной

улице.

Это была не самая лучшая лошадь на конской ярмарке. Тут были неказистые с виду, но крепкие, как лесной орех, тушинские иноходцы, светло-золотистые стройные карабахи, одинаково хорошие и под седлом, и под вьюком, много было мегрельских скакунов, но Цоги, увидев этого белого жеребца, уже ни на какую другую лошадь не хотел смотреть.

Жеребцу было всего три года, и барышник на все лады расхваливал его, но из-за большой горбоносой головы, короткой шеи и несколько отвисшего крестца покупатели не очень-то зарились на него.

Родственник Цоги, старый Антай, вообще прошел мимо белого жеребца — старик считал себя заядлым лошадником и обещал Цоги выбрать для него самого лучшего коня на ярмарке.

— Лишь бы казны твоей хватило, — сказал он.

А Цоги, как увидел сухие мускулистые ноги жеребца, так и подумал: «Кажется, нашел».

Жеребец был весь подобранный, сухого сложения, с копытами такими твердыми, что можно и без подков пуститься в самую дальнюю дорогу. Кремень, а не копыта!

Цоги отошел немного, чтобы со стороны поглядеть на лошадь. Жеребец, видимо, чувствовал, что на него смотрят, и нервно прядал ушами. «Умница», — подумал Цоги. Ему все больше и больше нравился белый жеребец, но Цоги не хотел, чтобы барышник это видел, он даже принялся торговать другого коня. Да разве барышника обманешь! Он сразу понял, что это настоящий покупатель, хотя на конских ярмарках такие вот молодые, бедно одетые парни обычно больше глазеют на коней, чем покупают. А за это денег с них не возьмешь.

Барышник, немолодой татарин в потертом бешмете, улыбаясь, подошел к Цоги:

— Нравится?

— Дорого просишь? — спросил Цоги.

— Сперва сядь на коня, прогуляйся немного, о цене потом поговорим.

Цоги кинул свой хурджин на руки Антаю, которого явно огорчила торопливость молодого родича, и взял неоседланного жеребца под уздцы. Зло всхрапнув, жеребец как-то по-собачьи дерзко хотел укусить Цоги за руку, но не успел — Цоги вскочил ему на спину.

Жеребец растерялся, на одно мгновение замер на месте, а затем всеми четырьмя ногами оторвался от земли и прыгнул далеко в сторону. Цоги удержался. Тогда жеребец взвился на дыбы. Цоги ни одним движением не препятствовал ему ни в чем, он даже отдал поводья и только слегка стиснул коленями его подрагивающие бока.

Жеребец снова попытался укусить Цоги. Повернув голову, он щелкнул зубами у самого колена седока. Цоги чуть дернул правый повод, жеребец тотчас послушался и выпрямил шею. «Как он тонко чувствует повод», — обрадованно подумал Цоги. Но жеребец, видимо, не хотел мириться с незнакомым седоком, он опять потянулся к его ноге. И снова легкое движение повода — жеребец мгновенно повиновался. Цоги понял, что жеребец чуток к поводьям не потому, что у него сломлена

воля, не от слабости духа у него эта покорность. «Хорошо воспитан, потому и горд, — подумал Цоги. — Такой не позволит хлестать себя плетью. А что он укусить хотел, так это не от злости, я же обидел его, слова ласкового не сказал и — хлоп на спину».

Жеребец сердито переминался с ноги на ногу, требуя поводьев. Под его тонкой кожей торопливыми волнами пробегала мелкая дрожь.

Жеребец не сделал еще и двух шагов, но Цоги мог поклясться, что никогда на такой горячей и резвой лошади он не сидел. Парень чуть подался вперед, и вдруг эта некрасивая, невидная лошадь пошла с места такой бодрой, ровной иноходью, будто знала, чем может полонить сердце молодого горца. Так же легко и непринужденно жеребец перешел на галоп, когда Цоги тихонько тронул его коленом.

Проехав с полверсты, Цоги подобрал левый повод, и жеребец на всем скаку повернул налево. «Смело повернул. Теперь посмотрим, как он перемахнет через этот плетень», — подумал Цоги.

Старый Антай долго и тщательно рылся в карманах, даже за пазухой пошарил, словно не знал, что кроме этой смятой, пропотевшей трехрублевки у него ни гроша нет. Ни в карманах, ни за пазухой. Но сразу признаться в этом совершенно убитому Цоги добрый Антай не мог и с таким видом обыскивал свои карманы, будто забыл, в каком из них спрятал капитал.

А всего не хватало восемь рублей.

Деньги немалые для наемного пастуха — хозяин давал Цоги в год девять рублей серебром, одну пару каламани и двух годовалых баранов. Чтобы собрать на коня, матери пришлось продать большой палас, дойную козу и медный котел для варки пива. Цоги добавил к этому свой двухгодичный заработок, но всего набралось сорок семь рублей. А барышник, сколько ни торговались с ним и как ни хулил Антай белого жеребца — и уши у него большие, как у ишака, и масти он неподходящей, не для свадьбы ведь покупаем, — не уступил ни копейки.

— А ну его, — сказал Антай, — на наши деньги мы и получше найдем.

Цоги промолчал. Конечно, и на другой лошади, подешевле этой, можно пуститься в дальнюю дорогу. А Цоги предстоит ехать очень далеко. Вот кончится алавердский праздник, и он отправится с партией стригалей по ту сторону хребта, на зимние прикаспийские пастбища. Но Цоги искал не просто выносливую рабочую лошадь — будущей весной он собирался принять, наконец, участие в чатари, а в этой горячей игре худой конь тебе не товарищ. Обида какая — дожил парень до двадцати трех лет и ни разу еще не участвовал в чатари. Не было у него своей лошади, а кто же в горах на чужом, одолженном скакуне красуется и джигитует перед любимой девушкой.

Цоги было двенадцать лет, когда во время ссоры из-за горного пастбища кистины убили его отца Бакури Цискарашвили. Они угнали отцовскую лошадь и отару в двести голов. От всей отары остался только маленький колокольчик — его носил вожак стада козел Багатур. Видимо, кистины немало повозились с упрямым вожаком, пока заставили его повернуть стадо, — вот тогда и сорвался с его шеи этот колокольчик. Его нашел в траве маленький Бердиа в тот день, когда семья Цискарашвили приехала на пастбище за телом убитого.