Клинок без ржавчины
Шрифт:
Захарий все это переждал, потом сказал:
— Ты что, парень, у тебя жены нет?
— Нет, — безучастно ответил погонщик.
— Потому и не бережешь свою дурацкую башку. Некого вдовой оставлять, — не повышая голоса, сказал Захарий. И вдруг на глаза ему попались каламани погонщика, Кожаные шнурки на них были перекручены, со множеством узлов, из каламани торчали клочки сена. А ведь тушинцы славятся изяществом своей самодельной обуви.
Душа старого горца не выдержала.
— Сейчас же возьми свою дохлую лошадь под уздцы. Не то…
— Иду, чего кричишь, — сказал погонщик. Он не слез с ослика, как это обычно
Захарий рассмеялся.
— Ну и клоун! Пока не женился, поступай в цирк, парень.
У старой башни святого Георгия начинается самый трудный подъем, и Алазани надолго скрывается с глаз.
Невидимая река лишь у крутых перепадов оглушает тебя гулом воды — кажется, будто где-то рядом из туннеля вырвался скорый поезд.
— Сойду-ка я лучше с лошади, — натянув поводья, сказал я Захарию.
— Чего это ты?
Я показал ему на левое стремя — тропа стала такой узкой, что оно повисло над обрывом.
Захарий покачал головой.
— Сиди. Когда в седле человек, наша лошадь не споткнется. Она тогда тверже ступает.
Мой спутник — ширакский колхозник Захарий Надибаидзе, невысокий плотный человек, коричневый от загара, без единого седого волоса, несмотря на свои шестьдесят лет, с глазами, воспаленными от горячих степных ветров.
С первого взгляда Захарий казался человеком грузным, медлительным. Но достаточно было увидеть, как он легко садился на коня, чтобы сразу изменить о нем представление.
Прошлую ночь Захарий не спал, и сейчас его клонило ко сну. В седле он сидел нетвердо, и лошадь чувствовала это. Когда всадника кидало в сторону, она сразу останавливалась. Захарий вздрагивал и, очнувшись, ласково похлопывал лошадь по шее.
Скоро полдень, стало как будто теплее, но липкий туман увязался за нами с утра и никак теперь не отвяжется. В редких просветах, только успей повернуть голову, увидишь в расщелинах многолетний, затвердевший, как камень, снег и следы недавних обвалов на лесистых склонах. Туман скользит неслышно, закрывая просветы, и снова вокруг ничего не видно, кроме нашей узкой тропы, но вот и она исчезла в этой насквозь мокрой вате, и тогда мы сошли с лошадей. Я закурил и сказал Захарию:
— Захарий, друг мой, скажи, ну что я потерял здесь… Шутка ли, пять дней и ночей обдираю шкуру свою об эти камни.
— А ты, оказывается, смотреть не умеешь.
— Как не умею?!
— А вот так, — уклонился Захарий от прямого ответа.
— Раз начал, давай говори, — обиделся я.
— Помнишь человека у водопада? В белой бурке? Он тебя, кажется, удивил, ты его даже бездельником назвал. Помнишь?
Я вспомнил: меня и вправду удивил тот человек. Пока мы умывались, завтракали, седлали коней, он все стоял на одном месте и, задрав голову, смотрел в небо. Что он там высматривал? Может, орла увидел на скале или тура, а может, еще что-нибудь. Я достал из чехла бинокль, но сколько ни вертел головой, ровным счетом ничего не увидел, кроме голых скал и снежных вершин.
— Ну и что ж, конечно, бездельник, — сказал я. — Не понимаю, что он там нашел.
Захарий усмехнулся.
— Вот такие бездельники и умеют смотреть. И красоту находят там, где другие ничего не видят.
— Ему некуда спешить, тому человеку, — огрызнулся я. — Наше время не для созерцателей, дорогой Захарий.
Захарий
— Жалко мне тебя, парень.
Я тоже вздохнул. Жалей не жалей, а я ничего не могу с собой поделать. Эта дикая, не тронутая рукой человека природа, эти гигантские камни, рассыпанные как попало, все эти неприступные скалистые вершины и темные пропасти на каждом шагу не доставляли мне сейчас никакой радости. Я не мог ими любоваться потому, что все вокруг было беспорядочно, мрачно, безжалостно и вносило в мою душу какую-то ненужную тревогу и сумятицу. Честно говоря, километр хорошо укатанной гудронированной дороги с шуршащими на ней автомобильными шинами доставил бы мне теперь больше удовольствия.
…Я понял, что Захарий не хочет продолжать разговор. Прислонившись спиной к мокрому камню, он, казалось, дремал, но я знал, что Захарий сейчас напряженно прислушивается к тому, что делается наверху, в тумане. Там, наверное, уже начался дождь. Вода может подмыть и сдвинуть с места какой-нибудь маленький камень, он покатится по склону… и сколько раз уже видел Захарий, как страшный камнепад начинался вот с такого, величиной с куриное яйцо, камушка. А тропа узкая, податься тут некуда, и нередко бывало, что целую отару овец сбрасывало в пропасть.
Долго задерживаться здесь на одном месте не следует, но что поделаешь — мы в плену у тумана. Он пахнет почками клена, весна поздняя, они только начали распускаться. Тут на покатых склонах растет кавказский клен. Это настоящий великан. Верхушки деревьев так высоко поднялись в небо, что, если смотреть снизу, кажется, будто они выше гор. Опушки лесов густо заросли рододендроном.
Туман осел в ущелье, из-за облаков показалось солнце, и снова обнажились зубчатые угрюмые скалы.
На склонах стоят высокие башни. Они очень древние, но будут стоять еще долго, потому что строили их великие умельцы.
Эти башни сухой кладки, никаких следов известкового раствора или глины тут не обнаружишь, огромные плиты пригнаны друг к другу с таким удивительным расчетом, что время ничего не может с ними поделать. Стены башен густо поросли мхом, они обвиты темно-зеленым плющом, из бойниц свешиваются ветви дикого кизила.
Мы сели на отдохнувших коней и быстро поехали к перевалу. Тропа расширилась. Проехав немного, мы услышали один за другим несколько взрывов. Из-за горы к небу взметнулась черная туча дыма и пыли. Не говоря ни слова, Захарий пришпорил коня, и скоро мы оказались на большом каменистом плато. То, что мы здесь увидели, настолько поразило моего спутника, что он, соскочив с лошади, не сумел сразу выпростать носок из стремени и смешно запрыгал на одной ноге.
А я тогда не понял, чему он так удивился. Происходило самое обычное дело: крестьяне прокладывали дорогу. Они взорвали большую скалу и сейчас расчищали завалы. Странно только, что они вели дорогу не снизу, с долины, как это положено по инженерным правилам, а сверху, с перевала. Наверное, поэтому они были вооружены только тем, что нашлось у них в хозяйстве: ломами, кирками, топорами, да и еще динамитными шашками, доставить которые снизу, конечно, легче, чем громоздкие дорожные машины.
Осторожно объезжая поваленные деревья и огромные каменные глыбы, загромоздившие дорогу, мы пробрались к журчавшему под скалой источнику. Дали напиться лошадям, напились сами, и тут моего спутника кто-то окликнул по имени.