Клинок без ржавчины
Шрифт:
Вдруг какой-то мужчина в короткой чохе силой пробился к дверям и распластался на пороге рядом с женщинами. Он был очень возбужден. Его мутные с безуминкой глаза могли испугать кого угодно, но Шуко только брезгливо отпрянула назад, чтобы не наступить на него.
— Топчи меня, топчи! — закричал он и буйно заколотил кулаками по каменной плите.
Шуко никогда не видела, чтобы мужчина так не по-мужски вел себя, чтобы человек становился таким до смешного жалким, — и юная язычница не удержалась от смеха.
Майя испуганно зашикала на нее.
— Перестань! Тебя разорвут на куски.
Шуко приподняла подол длинного платья и попыталась как-то обойти лежавших на пороге людей, но толпа нажала на нее, и девушку, словно пушинку, внесли в церковь.
А сейчас ей было не до смеха. Все больше кружилась голова, к горлу подкатывала тошнота, но она, пересилив себя, поднялась еще на несколько ступенек и только отсюда увидела своих односельчан. Они стояли тесной кучкой у большой колонны. Все молодые стригали из артели Джао были здесь, только Цоги почему-то отсутствовал. И это очень огорчило девушку.
—
— Ты, ей-богу, влюблена. Скажешь, нет? Не поверю. Столько красавцев вокруг, а ты ни на кого не смотришь. Ладно, ладно, пойдем.
Выйти из церкви оказалось еще трудней. Но сильная, крепко сбитая Майя не слишком церемонилась — боком, выставив вперед локоть, она пошла напролом, прокладывая Шуко дорогу. Майя была всего на год старше Шуко, но она в прошлом году уже побывала на Алавердском храмовом празднике и потому взяла на себя все заботы о подруге. Рядом с тонкой и стройной, как веретено, Шуко Майя казалась совсем уже взрослой, самостоятельной женщиной.
Легче всего им было протиснуться через ряды богатых татарок. Одетые в разноцветные атласные шальвары, с поясами из серебряных и золотых монет, они потеснились, насколько это было возможно, уступая дорогу двум молодым красивым горянкам.
Майю не удивляло присутствие в христианской церкви татарок — в Алавердском храме сегодня можно было увидеть рядом с православными грузинами людей самых разных племен и вероисповеданий: магометан, католиков, григорианцев, штундистов, молокан, духоборов, лютеран, и все они мирно молились в этом храме, каждый своему богу.
— Я думала, что умру! Боже, что там делается, — сказала Шуко, когда они, наконец, выбрались из церкви. Она застегнула браслет, пригладила рукой смятое платье.
Шуко была в новой параге, с нагрудниками из зеленого бархата, отороченного золотой тесьмой. На зеленом бархате тускло поблескивало тяжелое ожерелье из старинного серебра и большая «варшавская» бабочка. Поверх параги девушка надела нарядную накидку — катиби, расшитую вдоль и поперек цветными шелковыми нитками.
Только по серебряным украшениям можно было узнать, что Шуко — девушка из зажиточной семьи, в остальном тушинские женщины одеваются одинаково — по всей горной Тушетии одежду шили из домотканой шерсти, на один и тот же образец.
— Тут мы не пройдем, — сказала Майя, — видишь, как сбились у ворот. Иди за мной, я знаю другой ход.
Девушки прошли мимо каких-то старых женщин с изможденными желтыми лицами, они с самого утра на коленях ползали вокруг храма и опоясывали его цветными нитками.
В глухом закоулке церковного двора Майя быстро нашла старую, полуобрушенную потайную лестницу, по которой девушки поднялись на высокую стену. Отсюда, как на ладони, была видна вся эта шумная, пестрая, разлившаяся, как Алазани в половодье, праздничная ярмарка.
— Господи, со всего мира, что ли, съехались! — воскликнула Майя. — В прошлом году дальше той речушки не ставили шалаши, а сейчас, смотри, до самых гор добрались.
— А где здесь лошадей продают? — спросила Шуко.
— Вот видишь, над полем пыль стоит? Это наши тушины скачут… А ты почему спрашиваешь? — вдруг удивилась Майя. — Что ты сегодня какая-то другая?
— Никакая ни другая, — смущенно улыбнулась Шуко.
Они шли по узкому гребню стены, местами под ногами девушек колебалась расшатанная кирпичная кладка, и Майя взяла Шуко за руку. А внизу, наполняя сердце Шуко смутной тревогой, клокотало и бурлило необозримое Алавердское поле.
Глава третья
Майю неспроста удивило многолюдье нынешней Алавердской ярмарки. В этом году она действительно была несколько необычной: впервые после событий девятьсот пятого года власти разрешили такое большое скопление людей. К тому же год выдался урожайный, да и погода стояла солнечная, дороги и тропы не были размыты дождями, и свыше тридцати тысяч человек со всех концов Закавказья съехались на Алавердскую ярмарку.
Мне не довелось бывать до революции на этом храмовом празднике. Но в сундуке Захария Надибаидзе хранятся пожелтевшие, местами бережно склеенные газеты того времени, которыми я воспользовался, когда записывал его рассказ.
Вот как обрисовал сотрудник тифлисской газеты «Дроэба» ярмарку, на которой побывала юная Шуко Райнаули:
«Алавердский собор в Телавском уезде, расположенный в живописной Алазанской долине, ежегодно, 14 сентября, в день воздвижения креста господня справляет свой храмовый праздник. Тогда же начинается большая ярмарка, продолжающаяся десять дней.
Накануне праздника даже на самых заброшенных дорогах Кахетии можно было видеть множество конных и пеших, арбы, крытые паласами, караваны вьючных животных, разные фаэтоны, повозки, княжеские кареты, дилижансы — и все они спешат к алавердскому собору.
Богомольцы располагаются за оградой собора. Женщины устраиваются в арбах с ковровыми навесами, мужчины внизу под арбами жарят шашлыки, пьют молодое вино. Многие строят шалаши, ставят палатки, а иные располагаются под открытым небом.
Сюда приезжают торговцы из Тифлиса, Телава, Сигнаха, Гори, они строят временные лавки и духаны и торгуют всяким товаром — скобяным, бакалейным, фабричным ситцем, солью, рыбой, кожевенными изделиями, а горцы сбывают свои кустарные изделия, кистины — бурки, сафьян и сукно, лезгины — сбрую, кованую посуду, даргинцы из аула Кубани — кинжалы и шашки с золотой насечкой по серебру, тушины — войлочные шапки, орбельские умельцы — изделия из дерева, украшенные резьбой, пшавы — паласы
Тут можно купить у татар племенной рогатый скот, овец, лошадей, у тушинцев — знаменитый сыр, масло и шерсть.
Словом, идет бойкая торговля оптом и в розницу, меновая и на деньги. За чеснок и лук грузин получал от кистина шерсть, сыр, масло, арбуз менялся на глиняный кувшин, и глиняная чашка на груши, на местный шелк продавалась чайная посуда, ситец, рыба, соль.
Невозможно окинуть глазом широкую картину алавердского праздника. Для этого надо было бы подняться на воздушном шаре.
Хаотическая пестрота — характерная черта Алавердской ярмарки. Беспорядочно разбросанные группы людей в разноцветных восточных костюмах, задранные кверху оглобли арб и повозок, шалаши из дубовых веток… Вот множество баранов, не подозревающих, что они сегодня же будут превращены в шашлык. Беспрерывно попадаются лужи бараньей крови, с зарезанных животных тут же сдирают шкуру и вместе с четвертью мяса, по обычаю, отдают местному духовенству.
В грязной, почти пересохшей речушке благодушествуют буйволы. Этим солидным животным пришлось ночью галопировать, чтобы скорее привезти из города разодетых барынь и барышень.
Каждую ночь жгут костры, звенит зурна, вопит шарманка, много пляшут и поют, а еще больше пьют.
В этом году на ярмарке было множество развлечений и различных состязаний. В праздничной толпе можно было видеть густо намазанные лица клоунов, китайских фокусников, дагестанских канатоходцев. А вот между арбами разостлан грязный ковер, и на нем дети-акробаты (две девочки и очень худой мальчик) под звуки шарманки показывают чудеса гибкости и ловкости.
Из привозных развлечений были еще карусели, кривые зеркала, петрушки, балаган с манекенами. Понаехало множество гадалок и хиромантов. Но особенное удовольствие публике доставили проведенные по здешнему обычаю скачки и борьба. Много было горцев, фехтовальщиков на саблях, им выделили арену у церковной ограды, но, как только разгорались страсти и на лицах борцов показывалась кровь, вмешивалась полиция и тут же прекращала поединки.
Но главным козырем ярмарки все же была грузинская борьба. Она происходила на довольно большой круглой арене импровизированного цирка. Стены его были живые — тесно сомкнувшиеся люди, а купол — синее жаркое небо. Для богатых горожан и купцов были устроены навесы из дубовых веток, для местных аристократов — палатка, убранная коврами. В этой, так сказать, ложе бельэтажа грузинские княгини и княжны в ожидании зрелища пили чай и кушали печенье.
Арену пробовали было огораживать веревкой, но при первом же напоре зрителей веревка разрывалась. С публики собирали деньги на черкеску для победителя. По кругу ходили молодые люди в красных архалуках, у одних в руках были нагайки, у других гибкие кизиловые палки, время от времени они заставляли толпу отступать, потрясая своим оружием. Деньги на черкеску собраны. Ударили в барабан, на арену выскочили борцы в коротких холщовых безрукавках — тушин среднего роста, с волосатой грудью, с худощавым лицом, да и весь он был худой, как дранка, но такой гибкий, что, когда, присев на корточки, потер руки песком, а затем выпрямился, то показалось, будто это сжалась и выпрямилась пружина. Другой борец — татарин, был такого же роста, только более плотный, и его коричневое тело удивительно блестело. Оказалось, что он намазался курдючным жиром. Это было против правил, и к нему тотчас же подошел молодой человек с полотенцем и начисто вытер его туловище.
Распорядитель поднял руку, и борцы, низко пригнувшись к земле, немного покружились по арене. Вдруг тушин бросился на соперника, и прежде чем мы успели разглядеть, что происходит, знойный полдневный воздух, насквозь пропитанный запахом молодого вина, жареного мяса, маринованного чеснока и конского навоза, огласился диким воплем публики. Повергнутый на землю татарин быстро исчез в шалаше, а победитель, дрожа как в лихорадке от страшного возбуждения, начал плясать лезгинку. Ему хлопали в ладоши, поднесли рог с вином, подарили пояс, украшенный серебром, и кричали: «Молодец! Браво!», а женщины бросали персики и яблоки. Тем временем к схватке готовилась вторая пара борцов.
Буфеты городских ресторанов были полупусты, потому что горожан радушно приглашали крестьяне, приехавшие на праздник со своими припасами и вином.
В центре ярмарки в большой казенной палатке помещался пристав со своей канцелярией. Почти каждые полчаса стражники приводили сюда мелких воришек. Если пристава почему-либо не было в палатке, стражники тут же без промедления избивали для острастки воришек и отпускали на свободу. Никто из стражников не хотел их караулить и терять золотое время — тут на каждом шагу для них были даровая выпивка и закуска.
Впечатлений было много, но одно особенно запомнилось нам.
На поле, где происходили скачки, один тушин встретил своего кровника и тут же решил убить его. На всем скаку он выстрелил в него из ружья, но промахнулся. Вечером тушину сказали, что кровник его сидит в духане и смеется над ним. А тушин на это сказал:
— Я же стрелял в него. Он уже мертв для меня! Л мертвый пусть себе смеется сколько хочет.
Андрей Фиалковский.
1907 г.»
Глава четвертая
Церковная ограда осталась позади. Девушки подошли к неглубокой канаве, наполненной грязной застоявшейся водой. За канавой стояло несколько шалашей, но возле них никого не было видно. Не долго раздумывая, Майя подобрала выше колен длинную узкую юбку, разбежалась и, взвизгнув, перепрыгнула через канаву. Шуко хотела сделать то же самое, но не добежала до канавы. Из шалаша вышел какой-то рыжий парень с заспанным лицом.
— Кого тут режут? — спросил он и уставился на Шуко нагловатыми глазами.