Клинок инквизиции
Шрифт:
Ехали медленно, впереди тащилась длинная вереница повозок. Настя задремала. Разбудил ее голос крестьянки:
– Смотри-ка, монахи! Чего им, интересно, надо?
Три всадника в серых плащах ордена Бригитты подъезжали к каждой телеге, рассматривали людей, что-то спрашивали. От Насти их отделяло всего пять повозок. В монастыре хватились беглянки…
Она молча спрыгнула с телеги на обочину, шмыгнула в жидкий лесок, пошла вглубь, не оглядываясь. Продралась сквозь кусты и побежала, петляя между деревьями, повторяя про себя: «Лучше издохнуть в овраге,
Бежала долго. Запыхавшись, остановилась, прислушалась: погони не было. Значит, крестьяне не выдали. Да и зачем им связываться с церковными делами?
Куда теперь? Настя беспомощно озиралась. Вот чего она не умела, так это ориентироваться в лесу. Интересно, здесь звери водятся? Вспомнилось из какой-то книги: в Средневековье Европу заполонили стаи волков. Стало жутковато.
Вдруг ветер донес до нее слабый запах дыма, звуки конского ржания и человеческие голоса. Настя немного подумала и пошла туда, где по всем признакам находилось жилье.
Звуки и запахи костра становились все ближе. Осторожно выглянув из-за дерева, Настя увидела большую поляну, по краям которой стояли крытые мешковиной кибитки, пощипывали сухую траву распряженные лошади. В середине горели костры, возле них сидели бедно одетые черноволосые люди.
Кто-то плел корзины, кто-то занимался починкой конской сбруи. Молодой парень, задумчиво глядя в небо, перебирал струны похожего на гитару инструмента. По поляне бегали босоногие, несмотря на осенний холод, ребятишки. Женщины помешивали варево в котелках, перекрикивались друг с другом. Одна из них, молодая, красивая, обернулась, посмотрела прямо на дерево, за которым пряталась Настя, негромко произнесла:
– Выходи. Если с добром пришла – будь гостьей.
Теперь в ее сторону смотрели все обитатели поляны. Шустрый оборванный мальчишка подбежал, схватил за руку, потянул к костру. Настя двинулась за ним. Девушка, заметившая ее первой, поднялась, шагнула навстречу.
– Как тебя зовут, красавица?
Решив не представляться ни Одиллией, ни Агной, она ответила:
– Анастасия.
– Анастасия… – гортанно повторила цыганка, словно покатала слово на языке, пробуя на вкус. – Красивое имя. А я Роза.
Настя помялась, не зная, что говорить дальше. Девушка взглянула ей в глаза:
– Идти тебе некуда. – Она не спрашивала, утверждала. – Ищут тебя, красавица. Если хочешь, оставайся. Мы народ вольный, идем, куда ветер дует, останавливаемся там, где душа просит. Сама не расскажешь, выпытывать ничего не будем. Садись к костру.
Настя послушалась.
– Есть хочешь? – спросила цыганка. – Похлебка уже сварилась.
Из горшка шел аппетитный аромат, Настя ощутила голод, но, памятуя тетушкино угощение, спросила:
– А что в ней?
– Лук, репа, травки, – перечислила цыганка. – Да немного гусятины. Откуда взялась, не ведаю. О том наших ребятишек надо спросить. Может, в городе птицы не досчитались, кто знает.
Она весело рассмеялась, сняла горшок с огня, протянула Насте ложку:
– Ешь. Вижу же, голодная.
Настя весь день пробыла на поляне: сидела у костра, наблюдала за суетой цыган, слушала протяжные диковатые песни. Когда стемнело, Роза отвела ее к кибитке, сказала:
– Спать будешь здесь. Где место найдешь, там и ложись.
Настя забралась под полог из мешковины, устроилась с краю, завернулась в плащ. Вслушиваясь в скрип деревьев под холодным ветром, далекий волчий вой, смешки молодежи возле костров, задремала. Здесь, в этой грязной кибитке, ей было уютнее и спокойнее, чем в монастыре или доме тетушки Гретель.
Равенсбург в панике. Каждый боится каждого. Убийцу уже ищут, конечно. Только оборотень всегда будет опережать людей на шаг. Человекозверь, вервольф. Охота продолжается. В городе будут умирать молодые девушки. А лучше – совсем юные, почти дети. Тонкая кожа, нежный запах. Мягкая податливая плоть. Свежая сладкая кровь. Нужна лучшая кровь. Самая лучшая.
Сенкевич
По лесу гулял холодный ветер, раскачивал голые деревья. Снег тонким слоем покрывал палые листья, похрустывал под ногами.
– Ну и забрались, чтоб они сдохли… – бурчал Клаус, пробираясь между деревьями.
Колдуны, напуганные арестом «коллег», больше не рисковали собираться в городе. Шабаш проходил на поросшем лесом склоне горы Шлосберг.
– Ну и где они там? – возмущался теперь Клаус, то и дело спотыкаясь в темноте о вылезшие из земли корни деревьев.
– Скоро придем, – ответил Сенкевич. – И вообще, помолчи. Подумай лучше, кого вызывать будешь.
– Да им и среднего демона за глаза хватит, – фыркнул Клаус. – Самое большее, на что способны эти недоучки, чтоб они сдохли, – вытащить слабого бесенка, а может, и этого не умеют. Половина шабашей кончается пшиком. Ничего у них не выходит, только жертвы зря переводят… эх!
Он поправил за плечом мешок, из которого раздавалось недовольное кудахтанье. Демонолог до сих пор скорбел о том, что Гроссмейстер, как назвался Сенкевич, запретил приносить человеческие жертвы. Вернее, против убийства взрослого мужчины главарь не возражал, но это было сопряжено с большими сложностями: найти такого, что никто не спохватится, заманить, скрутить… Куда проще – младенцы: многие бедняки и нищие охотно продавали детей за небольшие деньги, даже не интересуясь, какая судьба их ждет. Но нет, вожак был тверд: никаких убийств женщин и детей…
– Только и знают, что «Отче наш» задом наперед читать, – ворчал Клаус. – Да кто к ним придет после этого?..
– Тише! – Сенкевич замер, прислушался.
Из-за деревьев доносились невнятные голоса. Подобравшись ближе, он увидел блики от костра. Вернулся, скомандовал Клаусу:
– Начинаем.
Демонолог достал из мешка два холста: на одном был нарисован магический круг, испещренный заклинаниями, на другом – треугольник Соломона. Прикрепил к подолу плаща пергамент с гексаграммой, такие же выдал Сенкевичу и Аарону. Повесил на шею медную пентаграмму.