Клуб интеллигентов
Шрифт:
НЕОБХОДИМО СЕБЕ УЯСНИТЬ
Я делал ужасно много ошибок и, видимо, давно пропал бы, если бы не советы моего друга. А он ест рыбу — человек с головой.
— Не переносишь хулиганов — хулигань сам и никакого хулиганства не заметишь, — говорит он мне. — Гнушаешься грубиянами — будь сам нахальным, как посетитель домоуправления, и тебе все дадут дорогу. Не нравятся пьяницы — хлещи сам и даже запаха не почуешь.
— А как быть с воровством? Неужто самому начать воровать?
— Но зачем воровство называть воровством? Называй хищением, присвоением чужого имущества, а можешь еще нежней: пережитком прошлого, комбинацией, блатом.
— Ну, а как назвать карьеризм? Вежливой, приличной подлостью?
— Дурак! Говори: современный, сегодняшний альпинизм, стремление в просторы, взлет орла, крылья мечты.
Я серьезно призадумался.
В самом деле, скажем, сегодня меня не приняли в учреждении, может быть выгонят завтра, и послезавтра, и через год, а тот чиновник, глянь, уже через неделю ударник быстрого заработка, передовик у кассы, с полными карманами денег, которые несет прямо на сберкнижку, чтобы обеспечить себе и своей супруге сытое будущее и иметь чем платить алименты.
Такому требуется больше чуткости, сердечной теплоты, ему нельзя надоедать в рабочее время и потом, выйдя от него, плеваться и поносить. Потому что, как знать, может, он на благо общества трудился бы и в сверхурочное время, если бы это хорошо оплачивалось.
Или, скажем, работник редакции, мещанин, который корчит гримасу и содрогается, завидев острейшее, поднимающее наболевшую проблему, произведение. Но ведь он невиновен в том, что он — мещанин, что по ошибке забрел в это учреждение, что боится всего на свете, что его душа жаждет дешевого анекдотика, бульварной идиллии, хоть бы и была она дословно переписана из старого календаря или буржуазной прессы. Главное, чтобы только было безыдейно, замысловато, непонятно, побольше галлюцинаций и — никакой мысли. И увидите — такое произведение, написанное пятьдесят лет назад, он назовет новаторским и современным — словно узкие брюки наших дедушек... Надо, наконец, принять во внимание его вкус и духовные потребности, так как он хорошо знает, чего хочет читатель, что ему дозволено, что запрещено или вредно.
Я, например, люблю покритиковать художников-невежд, неспособных нарисовать человека и всячески уродующих его. А кому нужна такая критика, что она хорошего даст мне и горемыке художнику? Ничего, совершенно ничего. Все равно рисовать он не научится, а тебя у всех на глазах назовет профаном — ты, мол, не отличаешь фотографии от произведения искусства. Это его железный аргумент, которым он и защищается, и нападает, словно с дубиной. Нельзя доказать такому, что этот снимок, скажем, является все-таки копией оригинала, а в его мазне — ни оригинала, ни копии, одно лишь убожество, пот, хаос, претенциозные усилия скрыться от своей пустоты.
Видите, как строго мое мнение, а ведь возможно, что я в искусстве ни черта не понимаю, как и тот постоянный посетитель художественных выставок, любитель искусства, который на столетия отстал от художника и все еще оглядывается на ренессанс, хотя уже несколько стесняется публично похвалить, скажем, Рубенса или другого «бывшего» художника. Искусство молниеносными скачками ушло вперед, бедному рядовому зрителю за ним не угнаться, и нечего без дела тратить нервы и усилия.
И в иных областях жизни и деятельности нам весьма недостает более широкого, глубокого взгляда на мир, более живой фантазии. Мы чересчур измельчали, припали к земле, глазами царского жандарма оглядываем нашу расцветающую действительность.
Увидим, например, что наш близкий, товарищ, приятель и брат сует руку в карман брата своего — сразу кричим, поднимаем тревогу: крадут! А, возможно, этот карман пустой и дырявый, всего лишь сильно оттопырен, — вот и застряла рука невзначай за подкладкой... Из-за такой неосмотрительности у нашего товарища могут быть только неприятности, а мы уже заранее его осуждаем.
Или еще — мальчишка попал вам камнем в лоб. Скандал! Хулиганство! А он, этот мальчишка, из хорошей советской семьи и камнем метил вовсе не в ваш лоб, а в соседскую курицу. И вообще этот примерный мальчик еще понятия не имеет о хулиганстве, он за свою короткую жизнь выбил всего-навсего лишь пять окон, и все нечаянно — в футбол играл. А мы уже... Мы повсюду пересаливаем.
Вот тебя незаслуженно обидели, грубо обслужили в столовой, а ты уже кипишь, пенишься, тебе не дают книги жалоб не только по первому, но даже по двадцатому требованию. А подумал ли ты, что официантка эту ночь провела на балу, темпераментно танцевала современные сложные танцы, поэтому плохо выспалась, переутомилась и т. д.
Стало быть, не стоит мельчить и попусту ожесточаться. Надобно только в конце концов уяснить наше собственное ко всему отношение и не топтать прекрасных всходов будущего.
ГОСПОДИН ТРИБАМБИС
Тем утром я почувствовал, что начинаю созревать политически. Именно тогда моя жена, явно подчеркивая слова, повышенным тоном сообщила:
— Слышал? Гос-по-дин Три-бам-бис вступает в партию! Уже все три рекомендации получил. Мне сама Трибамбене сказала.
Меня не столь удивил размах Трибамбиса, сколько политическая образованность моей жены: где это она, всего лишь успешно вышивающая подушечки, так хорошо ознакомилась с уставом партии? Правда, в области мод она была непревзойденным эрудитом, пожалуй, мученицей (никак не удавалось выбрать портниху, не могла привыкнуть ходить на высоких и острых каблучках и т. д.), но ведь моды и партия вещи разные! И вот, оказывается, она знает, сколько требуется рекомендаций! Как все-таки стремительно растут люди в наше время — даже прогресса близких не успеваешь заметить!..
«Вступает так вступает, но примут ли?» — подумал я про себя, но жене не сказал. Она уже давно дружит с Трибамбене — возьмет да ляпнет, а та, разумеется, немедленно сообщит мужу. А я, надо вам сказать, Трибамбиса подчиненный: он директорствует в нашей мясной лавке, руководит, а я мясо продаю. Разница в том, что он ничего не делает (изредка подпишет одну-другую бумажонку), а я вкалываю в поте лица.
Благодаря жене я о Трибамбисах знал все до последней мелочи. Знал, например, даже такую интимную вещь, что Трибамбис по утрам два раза переодевает брюки — второй раз уже после завтрака, желая проверить, не прилипло ли что-нибудь к задней части. Когда я подсказал, что директор попросту мог бы воспользоваться зеркалом, моя жена взвизгнула: «Вишь, что выдумал! Будут они шеей крутить, еще жилы растянут!»
Всегда и всюду она ставила мне Трибамбиса в пример, и волей-неволей я должен был хотя бы частично усвоить образ и обычаи его жизни. Любил директор в карты поиграть — жена и мне карты купила и обучила новым играм, приобрел он овчарку, и она какую-то шелудивую сучку завела... А однажды моя супруга такое изрекла:
— Знаешь, нравится мне бородавка на лбу Трибамбиса, и все тут! Поначалу меня в дрожь бросало, а теперь, когда хорошо пригляделась, она его среди других выделяет, вроде бы солидности придает.