Клуб интеллигентов
Шрифт:
— Сегодня с начальником отдела выпил! Три — ноль в нашу пользу! — сообщал он, воротясь домой, хозяину квартиры, который не интересовался ни спортом, ни тем, отчего его квартирант явился перепачканным известкой. Он интересовался не квартирантом, а квартирной платой.
Однако жилец и в другие дни громко и торжественно повторял: сегодня с заместителем киряли, сегодня с заведующим, а сегодня — с бухгалтером... Нельзя ведь о таких значительных событиях умолчать, нужно популяризировать спорт в массах.
А однажды швейцар явился полутрезвый, вымазав известкой только один рукав, да еще книгу принес — издание дома санитарного просвещения, в котором автор на добрых десяти страницах весьма художественно изображал правила уличного движения.
— А сегодня с писателем набрались! — гордо заявил он равнодушному хозяину квартиры. — Сто — ноль в мою пользу! — потер он большим пальцем об указательный.
Этот знак четко обозначал деньги и несколько заинтересовал хозяина, которому квартирант и раскрыл суть дела. Оказывается, в закусочной, во время обсуждения хода футбольного чемпионата, к столику подошел черноволосый кудрявый очкарик, как потом выяснилось, писатель, поставляющий газетам различные заметки, а иногда издающий и отдельные книги не только о правилах уличного движения, но и о чистке дымоходов, важности уничтожения мух и пр. С тем же успехом он может писать и о космосе. От него-то и узнал швейцар, как эта работа оплачивается. Прежде он ошибочно думал, что писатели получают зарплату.
После третьей сотни граммов, когда знакомство окрепло и швейцар сказал, что он — Микас Мармалюс, писатель предложил и ему испытать свои силы на литературной ниве — можно, мол, легко заработать. Очкарик на гонорары за свое творчество уже телевизор приобрел, а теперь вдохновение нашло на холодильник. Так вот! С этого дня и швейцар начнет писательствовать.
— А о чем ты и писать? — заинтересовался хозяин.
— О, наша жизнь полна событий! Бухглалтер сведения даст...
Таким образом, Микас Мармалюс взялся за творческий труд и заранее подал заявление в секцию молодых писателей. Только он повернул в направлении не того холодного реализма, которого придерживался его учитель: швейцара больше влекла романтика, поэтому первый гонорар (полтора рубля) он отложил на покупку аккордеона.
В то время его угнетал весьма сложный вопрос: какой галстук повязать в субботу на танцы и купить ли своей барышне или не покупать конфеты, а если покупать, то какие? Вообще-то его голова была хороша и красива, и к крепкой шее и к шапке подходила, но имела один незначительный изъян — была плохо приспособлена для мышления. Но тут его выручал сильно развитый нюх: достаточно было ему повернуть свой вздернутый и тупой нос в какую-либо сторону, и ни один запах от него не ускользал — все впитывали две широкие ноздри.
Так его, чующего нюхом, и застиг врасплох старый приятель, прибывший в столицу колхозник. От этой дружбы Мармалюс, возможно, кинулся бы даже в дверь с надписью «для женщин», но было слишком поздно: дружеский тумак он получил сзади.
— Мое почтение! Ну и вырядился же ты! Гляжу — барин, истинно барин! Должно быть, дома уже больше не строишь, видать, уже каким-нибудь инженером или доктором состоишь?
Разговаривать при всех на улице с мужиком в шубе, пусть даже и братом, работнику министерства, да еще литератору, было чертовски неудобно и стыдно, но это предоставляло хорошую возможность выказать свою образованность. А швейцар, пописывая заметочки в газеты, приобык даже их читать и создал уже нечто похожее на своеобразный стиль. Этим стилем он и обратился к своему бывшему другу — пусть почувствует, с кем имеет дело!
— Я в последнее время служу в министерстве, — подчеркнул Мармалюс. — А как там у вас, в социалистическом сельском хозяйстве, как боретесь за досрочное выполнение задач семилетки, каковы производственные показатели? Ага, великие задачи, разумеется, вдохновляют. А как организовано социалистическое соревнование среди колхозников? Тепло ли зимует скот, достаточна ли кормовая база? Ага, удои, значит, упали? А как развивается самодеятельность, какие новые культурные мероприятия внедряете? Хорошо. Организовали, так сказать, духовой оркестр. Ага. А каков прожиточный уровень, как с питанием?
— Ты дурака не валяй, говори по-человечески. А для чего ты этот блин носишь? — показывая на папку швейцара, засмеялся друг.
Однако Микас Мармалюс и не думал шутить — его нос заметно поднялся вверх, и на колхозника свысока нелюбезно глянули две заросшие волосами ноздри.
— Твоя речь показывает, что ты не одолел отсталости прошлого и являешься тормозом в деле ликвидации разницы между городом и деревней. Ну, мне пора в министерство... — и, уходя, Мармалюс приподнял к шапке один палец.
Оставив остолбенелого друга, швейцар повернул прямо к дочери кладовщика, в которую влюбился вчера на танцах.
Сперва, узнав, что отец возлюбленной — всего лишь простой кладовщик, Микас задрал нос и уже собрался было надеть свой «пирожок» на голову, но когда дочка проговорилась о собственном каменном доме и «Волге», остывшая любовь вновь разгорелась. Домик и машина были действительно весьма изящные, деликатные, интеллигентные вещички, владелец которых естественно чувствовал себя интеллигентом, превосходящим в значительной степени любого деятеля науки. Ведь на зарплату кладовщика приобрести такое добро способен не каждый — тут нужен талант!
А швейцар крепость взял, можно сказать, без боя: дочка кладовщика была оглушена с первого взгляда усиками и брюками Мармалюса. В конце концов любимая совершенно растаяла, когда узнала, что Микас — к тому же и служащий министерства, и писатель. Оказалось, она любит литературу и разное искусство — ею собраны целые комплекты журналов мод и киножурналов, фотоальбомов, рукоделий, разноцветной помады для губ и другие ценности искусства.
Высокая эрудиция Мармалюса сразила дочку клаловщика окончательно, и он смело и с большой надеждой стал поглядывать на «Волгу» любимой.
— Тысяча — ноль в мою пользу! — весело загремел он, вернувшись домой в тот вечер.
Открыв папку, в которой, помимо таблиц спортивных соревнований, вырезанных из газет информаций собственного сочинения, нескольких фотографий и тетради, больше ничего не было, вырвал он один лист и сел писать письмо родителям.
«Дорогие домочадцы, — писал он. — Я уже не работаю на стройке, теперь устроился в министерстве. Министерство — это такое большое здание, что только один калидор будет примерно полкилометра. Уже научился фатаграфировать и пишу в газеты, за это получаю ганарар. Ганарар — это деньги за писание. Когда больше нахалтурю, то сабираюсь купить акардион. Также собираюсь жениться на одной очень богатой барышне. Если выгорит, то когда наступит сезон летнего отдыха, домой уже прикачу на «Волге».