Клятва на стали
Шрифт:
– Ты что-то сказал о выборе, – произнесла Ариба. Я глянул и заметил промельк открытой щеки и рта: она тоже пошла среди деревьев. – Что за выбор?
Мне захотелось велеть ей остановиться, заткнуться, убраться к чертям, но я ничего такого не сделал. Было слишком поздно. Теперь защитная ткань играла янтарным светом прямо передо мной; дед притаился в тени фисташкового дерева. Шесть шагов. Пять.
Я поднял рапиру, чуть вытянув руку.
Ариба, продолжай идти. Пусть слышит тебя, а не меня.
Четыре. Я перенес центр тяжести вперед.
– На что ты согласился? – вопросила она.
Три.
Достаточно.
Я
Одна беда: кровь не пролилась и тело не рухнуло. Взамен я открыл, что кромсаю маскировочный нейяджинский балахон и столб дыма, который с хихиканьем утекал по ветру.
– Я согласился кое-что продать, – ответил из-за спины дед Арибы. – За небольшую помощь.
Я все еще разворачивался, все еще размахивал кинжалом, когда вокруг меня соткался огонь. Или не огонь, но так показалось. Я знал одно: оружие выпало из рук, голова запрокинулась, ноги оторвались от земли; и я завопил. Или попытался.
– Ну полно, воришка, – произнес голос, который как бы выжигался в моем мозгу. – Не делай так. Мы же не станем созывать мою свирепую родню?
Вопль замер у меня в горле, и вышло нечто вроде судороги. Но я все пыхтел и давился в агонии, пока боль не отступила самую малость, после чего мне удалось прерывисто вздохнуть. Это показалось блаженством.
– В-воришка? – Я хватил воздуха; голова осталась запрокинутой, глаза были крепко зажмурены. Я чувствовал жар, обволакивавший меня; ощущал языки пламени, почти щекотавшие мое тело. Нельзя, чтобы огонь перетек в глаза. – Я… ничего… у тебя… не украл.
Я бы запомнил такого умельца после того, как обчистил.
– Нет? – воспылал голос. – А как ты объяснишь вот это?
Мои глаза вдруг открылись: я смотрел на рощу с высоты, вдвое превышавшей мой рост. Все было залито ярким янтарно-золотистым светом, который превосходил всякий опыт ночного видения. Был различим не только каждый лист, но каждая прожилка, каждый нарост коры и всякая былинка – они сияли под моим взором в таких подробностях, что я убоялся за свои глаза.
Внизу стоял дед Арибы, и его хищная улыбка взрезала покрывало, как бритва. Я ощутил, что мне будет трудно проникнуть взором сквозь его одеяния даже сейчас – тем более что он держал воздетым огненный канат. Пламя исходило из пузырька в руке; оно вздымалось и обвивало меня змеем, заключая в обручи боли с головы до пят. Пока я смотрел, от каната растекся дым, который сгустился в воздухе в легкое облачко, смутно напоминавшее человека. Был соблазн расценить это как случайность, когда бы не горящие глаза в абрисе головы. Глаза, задавшиеся целью сверлить меня.
– Ты видишь очами джинна, – изрекло облако словами, которые начертались в огне между мной и ассасином. Они, как и канат, не отразились на моем ночном зрении. – Очами, похищенными у подобного мне.
– Что… что? – пролепетал я сквозь боль.
Глаза, украденные у джинна? Себастьян, что за дьявольщину ты намутил?
– Я не…
– Твое темное видение, – пояснил дед Арибы, прочитав угасавшие пламенные письмена. – С ним странная история, твой дар никогда не покидает тебя. Даже Львы лишаются своего видения по истечении дня и ночи. И вот я занялся расспросами и поисками старых суфиев и мистиков, претендовавших на умение общаться с духами тьмы. – Он поднял пузырек, заставив канат качнуться, меня – сместиться, а джинна – заколыхаться. – Представь мое удивление, когда я узнал не только о существовании преданий о верховном джинне, которого обманом лишили зрения, но и о том, что дух продолжает жаждать отмщения.
– Но я не крал его зрения, – просипел я.
– Может, и нет, – отозвался старый убийца, – но джинны, насколько я понял, иначе смотрят на эти вещи. «Мы отобедаем твоей душой». Им нет особого дела до того, как ты относишься к владению этим даром.
– И что ты за это получишь? – спросил я, уже угадав ответ.
– Они откроют нам тайну темного видения, разумеется, – улыбнулся старик.
– Нет! – выпалила Ариба, шагнув в свечение джиннского каната.
Нет, не шагнув – горделиво войдя с материнским кинжалом в руке и стиснутыми зубами. Под глазами проступили полоски кожи, так как слезы размыли краску.
Я в жизни не испытывал такой радости при виде ассасина.
– Нет, – повторила она. – Мы нейяджины. Мы не договариваемся с тварями, на которых охотимся. Мы не заключаем сделок с тварями, которых убиваем. Не принимаем вознаграждений от… – она показала на облако, – от них. Мы – нейяджины.
– Мы – тени! – гневно каркнул старик. – Тени того, чем привыкли быть, и бледные отражения того, чем могли бы стать. Подумай, Ариба. Подумай, что это будет значить для нашего клана, нашей школы. Для нас. Малюсенькая сделка, мелкое нарушение – и мы начнем восхождение к свету.
– Но ты же сам сказал, что нами владеют тени, а не свет.
– Ты знаешь, девонька, что я имею в виду, – нетерпеливо отмахнулся тот.
Ариба посмотрела на деда, на веревку и на облако с его горящими, веселыми глазами. Не взглянула она лишь на меня, но я вообще не входил в уравнение – не тот был случай. Она закусила губу.
– Это не в правилах нейяджинов, – молвила она наконец.
– Довольно! Ты забываешься. Я решаю, что в правилах нейяджинов, а что не в правилах и что служит школе и клану, – я, а не ты. Когда мы получим темное видение и нас начнут бояться и уважать, как в стародавние времена, я разрешу тебе приступить ко мне и поспорить насчет того, что положено нейяджинам, но пока твое дело – повиноваться. И ты повинуешься.
Голова Арибы дернулась, как от удара. Она сделала вдох, расправила плечи и шагнула вперед.
В моей голове раздался жаркий хохот.
– Это не моя правда, – объявила Ариба.
– Что? – Дед уставился на нее сквозь ночь. – «Твоя правда»? Что это такое? Что ты знаешь о правде?
– Я знаю, что она исключает сотрудничество с джиннами. А также… – она дотронулась большим пальцем до материнского кольца, – повиновения тебе. Не в этот раз. И никогда больше.
– Ты мне перечишь? – Его брови взметнулись так высоко, что чуть не выперли из-под куфии на затылке. – Опять?