Ключ
Шрифт:
— Ничего особенного. Сейчас все делают.
— Подожди, — сказала женщина и мгновение помолчала, словно отгоняя от себя горькие воспоминания, — это теперь все просто дается. А я была первой… Ну, да ладно, не очень-то интересная тема… пришлось распрощаться с гимнастикой, пойти в медицинский техникум…
— Вы и сейчас превосходная гимнастка.
— Это только тебе, человеку неопытному, кажется. Теперь я, может, неплохой тренер. И медсестра — тоже. Ну, обо мне довольно, поговорили. О себе расскажи, как ты живешь?
И Демид принялся рассказывать о заводе, где он сейчас работал, рассказывал с восторгом, увлеченно, как о своей сбывшейся мечте.
— Понимаете, осенью пойду в университет, — говорил он, и глаза его радостно сияли. — На нашем заводе надо постоянно учиться и думать. Такой завод, без высшего образования здесь нечего делать. Если, конечно, хочешь стать хорошим рабочим.
— Ты им будешь. Успеха в жизни добиваются только люди, влюбленные в свое дело.
Демид на минуту задумался, набрал полную грудь воздуха, словно решаясь на что-то, лукаво и взволнованно посмотрел на Софью Павловну и неожиданно для себя смело сказал:
— Если хотите знать, Софья Павловна, то влюблен я только в вас. Нет, вы не думайте, я не собираюсь за вами ухаживать…
Софья от всей души рассмеялась: забавно бы в этой роли выглядел паренек, закутанный в пуховый платок.
— Очень жаль, — весело сказала она.
— Люблю я вас за то, что вы такая веселая, приветливая, не побоялись показаться смешной, когда вас Крячко, как куклу, подбросил. Я же знаю, это вы специально для меня сделали.
Проговорив все это на одном дыхании, сгоряча, он и сам удивился. Часом раньше, собираясь в спортивный зал, он ни о чем подобном не думал и вообще не знал, что встретится там с Софьей. А вот сейчас сказал и почувствовал, что все это правда. Пусть прозвучала она не очень складно, зато искренно, и Софья поняла это сразу, а Демид испугался:
— Только вы правильно меня поймите. Если у меня будет когда-нибудь жена, то такая, как вы.
— Когда женщине так говорят, искренно и горячо, — отозвалась Софья, — это всегда приятно. Но ты не спеши, не торопись влюбляться. Осмотрись. Вот мы и доехали, уже улица Шелуденко. Счастливо тебе!
— До свидания, Софья Павловна!
Демид на ходу соскочил с трамвая, и веселый январский мороз сразу пронял его, пробрал до костей, так что и платок Ольги Степановны не помог. Мороз взялся хороший, градусов под двадцать. Быстрее домой, потому что, не ровен час, замерзнешь вот так на улице и упадешь, как сосулька, рассыпавшись на мелкие ледышки. Благо до Фабричной недалеко, квартал по Брест-Литовскому проспекту, налево за угол и вот перед глазами его полумертвое жилище. Странно, вещи умирают так же, как и люди. В доме, предназначенном на снос, обреченность чувствуется загодя, даже если в нем еще живут люди и еще светятся некоторые окна. И до боли в сердце жалко этот двухэтажный, старенький дом, куда привезла тебя мама новорожденного, где прошло твое детство, где, собственно говоря, прошла вся твоя жизнь. На лестнице темно, неуютно, тихо. Кто-то бросился ему навстречу.
— Лариса? Ты что тут делаешь?
— К подруге приходила. Который час, скажи, пожалуйста?
Говорит, а у самой зуб на зуб не попадает, так замерзла, дожидаясь на улице.
— У меня часов нет, но скорей всего около девяти. Ко мне не хочешь заглянуть?..
— Можно на минутку… Темно у вас, как в шахте, плохо жить в мертвых домах.
Только из-под двери, ведущей в комнату Ольги Степановны, пробивалась тоненькая полоска света, Демид щелкнул выключателем и испугался, увидев посиневшее от холода лицо Ларисы.
— Послушай, ты же вся промерзла… Что, у твоей подруги не топят, отопление отключили?
— Да.
Говорила, и было видно, что ей все равно, верит ей Демид или нет.
— Проходи, раздевайся. Сейчас я тебя чаем напою. Снимай свои туфли, в таких туфлях и на морозе, ноги-то у тебя, наверное, как ледышки. Чувствуешь их?
— Нет.
— Отморозила? Снимай чулки!
Лариса послушно, словно речь шла не о ней, сбросила чулки. Мизинец на левой ноге побелел — какое тепло могут сохранить лакированные туфельки?
— Давай сюда ноги.
— Ой, больно, не три так сильно!
— Потерпи. Я знаю, что больно, но потерпи немного, скоро пройдет.
— Я сейчас закричу…
— Молчи, Ольгу Степановну напугаешь.
Лариса крепко закусила нижнюю губу и замолчала. Демид растер ей пальцы на ногах, они даже покраснели, и, довольный, полюбовался на свою работу.
— Ты можешь выполнить одну мою просьбу? — спросила Лариса.
— Хоть тысячу.
— Нет, только одну: не задавай мне никаких вопросов.
— Не могу. Чаю хочешь?
— Хочу.
Демид, ни слова не говоря, выбежал на кухню и вскоре вернулся, неся в руках два чайника — большой и маленький, заварной, — вернулся в комнату. Лариса сидела на кровати, подобрав под себя ноги, и задумчиво листала одну из книг старого Вовгуры.
— Посмотри, — сказала она, — на эту чугунную шкатулку для драгоценностей Штольбергской фабрики в Ильзенберге. Дед и фотографию приклеил, и схему, и размеры ключей. Представляешь, какие богатства там лежат? Бриллиантовые диадемы, индийский жемчуг и непальские сапфиры…
— Представляю, — весело ответил Демид, — но у нас с тобой богатства не меньше: чай, сахар, хлеб и колбаса.
— Я хочу только чаю. — Она перевернула страницу. — Денежный шкаф фирмы Фрица Бауэра с сыновьями в Цюрихе…
— Тебе две или три ложки сахару положить?
— Три, я люблю сладкий.
— Я тоже. Бери, вот тебе бутерброд.
Лариса немного поколебалась, но тут же взяла бутерброд и жадно впилась в него зубами.
В этот момент в дверь постучали. Демид, не колеблясь и минуты, крикнул:
— Да, да, пожалуйста, входите, Ольга Степановна.
И действительно на пороге появилась старая учительница, посмотрела на Ларису, будто видела ее здесь не один раз.
— Добрый вечер. Нужна ваша помощь, дети.
— Всегда готовы, — по-пионерски вскинул руку Демид.
— Котлеты пропадают, — сокрушенно вздохнула женщина, — стою перед дилеммой: или вы их сейчас съедите, или завтра мне придется их выбросить.
— А их можно на мороз вынести, — сказала Лариса, — не испортятся. На улице — двадцать градусов.