Ключ
Шрифт:
— Ты улыбаешься? — недобро спросила Лариса.
— Интересно товарищ рассказывает, — ответил Демид.
В эту минуту из-за портьеры, висевшей над входом в другую комнату, вышел раскрасневшийся от духоты пожилой мужчина в костюме при всех орденах и медалях.
— Прошу, — обратилась к Ларисе заведующая, — ваша очередь. — Она отпустила орденоносца, выдала ему квитанцию и снова принялась рассказывать про писателей и артистов, которых ей доводилось встречать в жизни, и все это время словно играла ключом, который то появлялся, то исчезал в ее холеных руках. У Демида было достаточно времени проверить свои наблюдения, хотя глазомер остается глазомером. — Один раз выступ показался двойкой, присмотрелся — вроде бы тройка. Теперь понятно, почему Вовгура все записывал: нельзя полагаться на память.
Лариса вышла из комнаты, тоже раскрасневшаяся и будто слегка уставшая от духоты.
— Пожалуйста, прошу вас, — обратилась заведующая к Демиду.
— Счастливо, — кивнула Лариса.
Демид вошел. Фотограф, не отрываясь от фотоаппарата, попросил его сесть на стул, стоявший около белого экрана. Демид послушно замер перед объективом и в этот момент в правом углу увидел сейф белокриницкого завода, выпуска 1960 года. Улыбнулся ему, как старому знакомому.
— Прошу вас не улыбаться, — строго предупредил мастер, — фотографии с улыбкой для документов не годятся.
Глава двадцать седьмая
Утро, а солнце уже палило нещадно, август набирал силу. Демид стоял около «Элиона», дожидаясь Ларису. Вопроса, придет она или не придет, почему-то не возникало. Подумал об этом, лишь глядя на часовую стрелку, перескочившую за цифру десять.
«Это влюбленные терзают себя сомнениями, — подумалось ему, — а мы просто друзья. Если не смогла прийти, пойду на Днепр один, никакой трагедии».
С удивлением отметил, что кривит душой. Трагедии, конечно, нет, а все-таки обидно. Но о том, что Лариса может не прийти, думалось как о чем-то абсолютно невозможном. И вправду, через минуту она уже появилась, размахивая в такт шагам большой спортивной сумкой.
— Здравствуй. Прости, что немного опоздала.
— Не имеет значения. Поехали? Давай-ка мне сумку.
Он взял девушку за руку, и они побежали к автобусу.
Когда вагон метро вдруг вылетел из темного тоннеля на станцию и могучая река своей сверкающей голубизной распростерлась перед ними, Лариса вдруг сказала:
— Как же хорошо жить на свете!
— Хорошо! — серьезно согласился Демид.
Нежась на горячем песке, греясь на солнце, Лариса все время ловила себя на том, что ей хочется запеть.
— Понимаешь, до меня только сейчас дошло, что экзамены позади, — сказала она.
— Давай я тебя брошу в воду, — предложил Демид, — ты быстрее осознаешь этот исторический факт.
— Не смей! — обиделась девушка, но Демид легко поднял ее, как большую куклу, отметив при этом, какая она легкая, килограммов пятьдесят, не больше, и бросил прямо с берега в воду. Сам он тотчас же кинулся вслед за ней.
Позже, когда они, задыхаясь от восторга, какой всегда охватывает человека, плавающего в сверкающей солнечными бликами реке, легли рядом на горячий золотой песок, Лариса, казалось, вовсе не к месту спросила:
— А интересно, ты изучал когда-нибудь иностранный язык?
Демид с удивлением взглянул на девушку. Была в ней какая-то непонятная ему сосредоточенность, умение вот так, сразу, перейти от пустой болтовни к серьезному разговору.
— Я знаю английский, — улыбнувшись, сказал он.
— Ну да… — не поверила девушка.
— Почему тебе это кажется невозможным? Все ЭВМ разговаривают по-английски. Правда, я знаю язык весьма ограниченно. С тобой, например, вряд ли смогу объясниться, а вот с машиной договорюсь обо всем.
— Ну-ка, скажи что-нибудь.
Демид произнес фразу по-английски и тут же перевел ее на русский: «Быстрая лисица прыгает на ленивую коричневую собаку».
— Что за чепуха?
— Это не чепуха, а предложение, в которое входят все знаки английского алфавита. Когда налаживаем машину, даем ей задание написать печатным шрифтом именно это предложение, и тогда сразу видно, если она где-то ошибается.
— Вот что можно, оказывается, сделать с языком великих Шекспира и Байрона, — вздохнула Лариса.
— Одно другому не помеха.
Лариса молчала некоторое время, пропуская между тонкими пальцами струйку сухого белого песка. На жарком солнце волосы ее быстро высохли, распушились, будто кто-то надел ей на голову мохнатую шапку.
— Когда заканчиваются занятия на вашем вечернем? — неожиданно спросила она.
— Примерно в десять тридцать.
— Мы сделаем так, — решила Лариса. — Юристы занимаются иногда в первую, а иногда во вторую смену. Вторая смена заканчивает занятия примерно в то же время, что и вы. Я подожду тебя в читалке на первом этаже, и мы вместе поедем домой. А по дороге будем упражняться в языке. Это же почти час! Даже если нам удастся заниматься лишь один раз в неделю, твой «машинный» язык оживет! Я знаю секрет…
— Послушай, Лариса, — засмеялся Демид, — а зачем это тебе?
— Сама не знаю. Возможно, еще с Фабричной улицы повелось. Когда у тебя что-то не в порядке, мне тревожно. В жизни нужно делать все лучшим образом. Вот так и твой английский язык… Я воспринимаю его как свой промах…
— Хорошая ты девушка, — почему-то смутившись, сказал Демид.
— Ты так думаешь?
— Да, так.
— Ошибаешься, я плохая…
— Надоела мне эта самокритика, — оборвал ее Демид. — Ты мне нравишься такой, какая есть. Что ты скажешь на предложение немного перекусить? Зайдем в кафе?
— Я взяла бутерброды.
— Вот видишь, ты не только хорошая девчонка, ты просто прелесть.
— Давай без преувеличений, — думая о своем, даже не улыбнулась девушка.
Потом, когда до вечера оставалось часа два, а все тело гудело от сладкой истомы после купания, ветра и солнца, Демид сказал:
— И все-таки человек должен есть что-нибудь поосновательнее бутербродов. Пойдем в ресторан!
— Пойдем, — согласилась Лариса, — одну минуту — я переоденусь.
Она зашла за куст чернотала и вскоре вернулась в простом светлом платьице и легких босоножках, на ходу выжимая купальник.