Книга чудес, или Несколько маловероятных историй
Шрифт:
Но Горе взглянуло на него укоризненно, поднялось с дивана, отряхнуло коленки и ушло — строгое и грустное.
«Не понимаю, — думал дядя, — отчего люди жалуются на свое горе, когда даже с чужим горем можно неплохо провести время».
И он сладко захрапел, с присвистом и причмокиванием.
А Горе в это время уже обняло Андрея Хижину. Оно не дало ему даже включить электричество. Оно ке дало ему даже добрести до кровати. И опять он всю ночь просидел на стуле. Неподвижный и согнутый будто на его плечах лежал потолок.
Но наступил рассвет, и Андрей Хижина встал со стула.
— Ты не сердись на меня, мое Горе, — сказал он, — но мне пора, я побегу.
И он отправился на работу, а Горе осталось дома.
Теперь оно не скучало. Оно сразу пошло в комнату дяди.
Весь день они провели вместе. А к вечеру так привязались друг к другу, что Горе уже само не захотело идти к Андрею Хижине, тем более что Варенька поправлялась.
И Горе осталось у дяди.
С тех пор так и живут они все вместе. В одной комнате живет Андрей Хижина с Варенькой. В другой — дядя с Горем.
Андрей Хижина и Варенька учатся, работают и отдыхают. А дядя и Горе — едят, пьют да играют в подкидного дурака.
Богиня Дуня
Рыжая красавица Дуня знала, что на всей улице, а быть может и во всем городе, нет красавицы, которая была бы красивее ее. Она отлично знала это, потому что уже третий месяц служила официанткой в столовой номер восемь треста общественного питания и посетители не раз говорили ей комплименты, перед тем как приняться за второе или третье блюдо.
И зная, что она так красива, она нисколько не удивлялась, что ее молодой муж, кузнец Василий Табак, любит ее с таким пылом и жаром, какой он мог позаимствовать только у своей нагревательной печи, полыхавшей в цехе днем и ночью.
Он был грубоватым парнем, этот черноволосый курчавый великан, выжимавший одной рукой двухпудовую гирю. Он недавно приехал из деревни, но не хотел посещать ни философский семинар, ни лекции по истории искусства эпохи Возрождения, а хотел посещать только цирк и кружок по изучению кузнечного дела. А из всего богатства мировой литературы он признавал только «Справочник кузнеца», песенник издания прошлого года и таблицу розыгрыша первенства по футболу.
Поэтому он даже не имел представления о том, как любят своих красавиц жен люди культурные и начитанные, и любил красавицу Дуню так, как подсказывало слабое развитие его интеллекта и отличное развитие его мускулатуры.
Раз двадцать в день он обнимал красавицу Дуню могучими руками, говорил: «Ух ты, а ну-ка еще!» — и целовал так крепко, будто бил молотом по наковальне.
И рыжая красавица Дуня хотя иногда и жаловалась, что ее муж не носит шляпу и не выступает с докладами, но, несмотря на это, охотно ходила с ним в цирк и на стадион, стирала его белье, штопала спецовку и раз в месяц мыла пол в коммунальной кухне.
И так безмятежно она, наверное, прожила бы всю свою счастливую жизнь, если бы однажды не увидел ее красавчик Витя Влюбченко.
У Вити Влюбченко голубые глаза, мягкие светлые волосы и нежных цветов галстуки. Он знал наизусть много стихотворений. И сам был поэтом.
В отличие от других поэтов, которых вдохновение осеняет только за письменном столом, или на берегу моря, или при виде заката и восхода солнца, Витя Влюбченко был осенен вдохновением всегда и повсюду: и за станком в цехе, и в бане, когда намыливал спину товарищу, и в магазине, где покупал колбасу на ужин.
Писал он так нежно и трогательно, что все девушки нашего завода были влюблены в белокурого поэта Витю Влюбченко, и по ночам каждой из них снилось, будто он посвятил ей сонет, который опубликован в стенной газете и передан по радио в обеденный перерыв.
В столовую номер восемь Витя Влюбченко попал случайно, намереваясь пообедать на скорую руку. Он уже выбрал себе бульон с пирожками на первое и рисовую запеканку на второе, когда увидел рыжую красавицу Дуню, которая неторопливо выплывала из кухни с подносом в руках, в белой наколочке и белом передничке, как корабль под парусами.
Рыжая красавица Дуня была так прекрасна, что он не смог даже выговорить слова «бульон», а, вцепившись в скатерть и заикаясь от восхищения, мог произнести только «бу» и, не отводя глаз от рыжей красавицы Дуни, повторял бессмысленное и восторженное «бу-бу-бу» до тех пор, пока не услышал:
— Что-то я не пойму, чего вы хотите, молодой человек! Еще не выпили и не закусили, подавиться, кажется, было нечем.
Услышав это справедливое замечание, он взял себя в руки и, испытывая небывалое смятение, заказал бульон с пирожками и рисовую запеканку. А когда он съел бульон с пирожками и рисовую запеканку, то заказал флотский борщ и пожарские котлеты. А когда съел флотский борщ и пожарские котлеты, то заказал свежие щи и свиную отбивную. И хотя он не выпил ни капли спиртного и был сыт по горло, он не мог встать и расплатиться, а мог лишь заказывать обед за обедом и шептать губами, онемевшими от обильной пищи, восхищения и робости:
— Или я пьян, или она — богиня!
Сколько он себя помнил, он всегда был атеистом и никогда не верил в существование богов, а тем более — богинь. Но, сидя в столовой и доедая свиную отбивную, Витя Влюбченко понял, что он ошибался, что богини могут существовать и существуют, и не где-нибудь в заоблачных сферах, а в нашем социалистическом обществе, и, по-видимому, это нисколько не противоречит материалистическому пониманию действительности.
Размышляя об этом, он заказывал блюдо за блюдом; он исчерпал всё меню, вплоть до чая с лимоном и чая без лимона, и расплатился только тогда, когда официантки уже стаскивали со столов белые скатерти и водружали на голых столах перевернутые стулья, которые громоздились, оскорбительно и насмешливо задрав кверху ноги.
Но и тогда Витя Влюбченко не поехал домой, а пошел за рыжей красавицей Дуней, забыв про велосипед, пальто, фуражку и кашне.
Он шел под дождем и шлепал по лужам, не смея приблизиться к прекрасной богине. Он шел за ней к трамвайной остановке, и ждал вместе с нею трамвая, и вскочил вслед за ней на подножку.
У ее дома он долго стоял под окнами, пока на одной из занавесок, как на экране кино, не появились два силуэта.
Один силуэт был как букет цветов, как облако в чистом небе, как флаг на ветру. Другой был как дом, как шкаф, как автобус.