Книга мертвого гения (сборник)

Ричардсон Роберт

— Только если это дело предашь огласке, несмотря на сопротивление… Только тогда появятся доказательства. Пока же их недостаточно, чтобы идти в полицию. И, без сомнений, это не то дело, в которое я хотел бы быть вовлечен. Но, возможно, вы сделать подобное в состоянии. У меня есть некоторые предложения… — Керр, казалось, колебался. — Если они, конечно, необходимы.

— Я уверен, что они необходимы! — подтвердил уверенно Мальтрейверс.

Глава 16

Спокойный, защищенный, но однообразный мир Дорин Флайт превратился в сумасшедший дом, и не потому, что в жизни произошли какие-то глобальные перемены, а потому, что сместились все доныне незыблемые детали ее существования. Во-первых, Гилберт вернулся домой из банка, не предупредив ее, в середине дня, дрожащий

и взволнованный, не разрешил ей вызвать доктора, хотя и признался, что чувствует себя плохо. Потом муж удалился в свой кабинет и оставался там несколько часов. Его присутствие в доме нарушило ее собственную жизнь, такую неспешную и упорядоченную. Она почувствовала, что не в состоянии, как обычно, пойти на прогулку, когда он страдает от какого-то приступа. Свекровь требовала, чтобы ей объяснили, что случилось, и тонко намекала, что Дорин плохо смотрит за своим мужем. Через некоторое время Гилберт вернулся на работу и приехал вечером домой с неожиданной новостью о том, что, опять же по непонятной ей причине, берет отпуск на несколько дней. Это было поразительно: его отпускные дни всегда были неизменны, как церковные праздники. Две недели в июне, когда они уезжали в один и тот же отель в Вестон-на-Маре, неделя в апреле и в начале ноября — для работы в саду, три дня весной, когда он участвовал в работе ежегодной конференции Общества истории морского флота. Этот распорядок был незыблем, словно увековечен в камне, как и все прочее в их существовании. Теперь он не просто дал трещину. Дорин чувствовала, что внезапно он рухнул, оставив после себя одни обломки. Нерешительные, робкие вопросы только все ухудшали: Гилберт, обычно такой спокойный и надежный, стал растерянным, злобно требовал, чтобы ему не докучали, а ее забота только раздражала его. Мать Гилберта все время дулась, бормоча жалобы и осуждая свою незадачливую невестку, придумывая самые ужасные объяснения поведению сына с почти радостным и одновременно мрачным удовлетворением.

— Его отец под конец жизни, — вспоминала она, — стал странным, и врачи решили, что это из-за опухоли… его собираются увольнять… он слишком много работает, и я предупреждала, что однажды он свихнется… теперь у них в банке компьютеры, а я только вчера читала, что от них идет какое-то излучение, которое меняет личность человека… Он всегда был чувствителен, и, я надеюсь, — свекровь не сводила глаз с невестки, — ты ничего не сделала такого, что бы расстроило его…

И пока душа его жены обливалась незримыми слезами, Гилберт Флайт, сидя один в своем кабинете, терзаемый страхом и гневом, испытывал всепоглощающую ненависть к тому, кто осмелился вмешаться в дела, его не касающиеся. Человек этот признался, что он не обладает официальным статусом. Но ведь должен существовать закон, запрещающий соваться в личную жизнь людей, что бы они ни совершили? Гилберта терзало желание… но какое? Жаловаться? Донести на него? А кому? И как он сможет это сделать без того, чтобы все не выплыло на поверхность? В сознании Флайта Мальтрейверс ассоциировался со своего рода миной, заложенной в самую основу его жизни. И эту мину нужно было обезвредить. Иначе придется жить в вечном страхе перед тем, что она взорвется. Его измученный ум способен был придумать лишь вариант избавления от этой бомбы — выход отчаянный, пугающий, но зато в конечном итоге позволяющий избежать опасности, которая неотвратимо приближалась.

Пухлые кучевые облака едва тащились по небу, и сладкие каштаны падали на траву с легким глухим звуком, когда порывы ветра налетали на развесистую крону Древа Лазаря. Днем дал о себе знать первый осенний холодок, и Мальтрейверс, почувствовав перемену погоды, натянул на себя спортивную куртку.

— Есть ли что-то еще, о чем мы не подумали? — спросил он жену.

— Полагаю, что нет. — Тэсс откинула назад длинные рыже-каштановые пряди волос, внезапно брошенные ветром ей в лицо. — Но ты должен лгать Стефану убедительно.

Мальтрейверс улыбнулся:

— Помнишь, что сказал Алекс Керр? «Репутация честного человека — лучшее оружие лжеца». Кроме того, то, что я собираюсь сказать ему, отчасти есть правда.

— Но только отчасти, — добавила Тэсс.

— Тогда будем надеяться, что этого окажется достаточно. — Он взглянул на часы церкви Святого Леонарда. — Они с Мишель скоро прибудут. Мы потихоньку улизнем и вернемся около шести. «Ворон» уже будет открыт в это время, и мы сможем застать их там.

Они проехали на юг от деревни и остановились там, где начинался подъем в горы. Пока шли по краю поля, ветер стал еще резче, и пришлось укрыться с подветренной стороны дуба, откуда можно было видеть весь Медмелтон как на ладони, находившийся более чем в миле от них внизу, в долине. Мазки желтых и белых стен, церковная башня, заслоняющие постройки деревья, сверкающая лента маленькой речушки. Место безмятежного покоя.

Вероника смотрела, как серый дым поднимался над костром, сложенным из сухих листьев. Это была обычная осенняя работа, которой ей внезапно захотелось заняться: она давала возможность уйти из дома и от Стефана. Он обманул ее насчет Гаса, и это было совершенно на него непохоже. Почему опять снова возник интерес к убийству Патрика Гэбриеля? Какой бы ни была причина, она понимала: муж не желает обсуждать ее с ней. Тем более что Вероника настойчиво заявляла, что все это ей малоинтересно, а он достаточно хорошо знал ее, чтобы убедиться в незыблемости установленных ею запретов. В нормальной ситуации ее бы это нисколько не трогало, но Вероника знала, что за невидимыми преградами, которые Мишель соорудила вокруг себя, что-то, несомненно, происходит. И пока она не сможет убедиться, что… Струя дыма коснулась лица, она заморгала, когда дым стал есть глаза.

В доме по соседству в окно кухни Урсула видела свою свояченицу. Уверенная в себе, исполненная достоинства Вероника была матерью и сейчас замужем за человеком, заботящимся о ней. У нее есть любимая работа. И нет чувства неполноценности, неудовлетворенности, она не испытывает мучений от собственной нерешительности. Ее не гложет чувство вины. Урсула взглянула на полуочищенную картофелину, которую держала в руке, и заплакала.

— Вот так. — Мальтрейверс, заканчивая рассказ, перешел почти на шепот. В «Вороне» было не так уж много людей, но при виде чужаков медмелтонцы держали ухо востро. Их появление всегда сопровождалось многозначительными подталкиваниями локтем, кивками и другими предостерегающими жестами. Тэсс достались особо заинтересованные взгляды, но, похоже, ее не узнали. — Я был прав насчет Милдред Томпсон.

— Проклятая. — Стефан содрогнулся. — Порочная! Подожди, я доберусь до нее!

— Нет! — резко возразил Мальтрейверс. — Милдред знает, что ее разоблачили, поэтому почти наверняка она отныне будет хорошо вести себя. Уверяю тебя, Мишель больше не станет иметь с ней никаких дел. Она поняла, какой была дурочкой. Мне жаль, что я вынужден открыть тебе глаза на ее отношения с Гэбриелем, но пойми — это дело прошлое, свершившийся факт.

— Я смогу это пережить, — пообещал Стефан. — Тут нет ничего хорошего, но она занимается этим уже давно. По крайней мере она не забеременела или?.. — На лице его возникла тревога: — Ведь у этого подонка не было СПИДа, нет?

— Он никогда бы не сказал, если бы и был. — Такая возможность не приходила в голову Мальтрейверсу. — Но это, конечно, было бы зафиксировано при медицинском освидетельствовании во время расследования убийства, и пресса не пропустила бы такой факт. Если это поможет тебе успокоиться, можешь попросить своего врача или медработника в школе сделать анализ. Но я бы не стал беспокоиться о том, чего, скорее всего, нет.

Стефан покрутил в руках стакан с остатками пива.

— А убийца?

— А что убийца? — Тэсс пристально смотрела, как Мальтрейверс медлил с ответом, зажигая сигарету.

— Мишель связалась с Милдред потому, что Гэбриель умер, но это никакого отношения не имело к тому, почему он умер. Лучшее, что ты можешь сделать, — это забыть об этом преступлении и сосредоточиться на Мишель, которая пережила очень трудное время. Девочка, возможно, и не признается, но она очень нуждается в помощи.

— Она ее не примет… А как насчет твоего предположения, что это сделал отец Мишель? — настаивал Стефан.

Мальтрейверс пожал плечами:

— Это всегда было не более чем предположение. Может быть, я слишком долго думал над этим, оттого у меня стали появляться нелепые идеи. И тут не обошлось без влияния Медмелтона — во всяком случае, на людей не местных. Но мы по-прежнему не знаем, кто он, этот убийца, поэтому доказать что-либо будет невозможно когда бы то ни было, и вообще… за каким чертом все это нужно?