Книга перемещений: пост(нон)фикшн
Шрифт:
Пролетарская Альгамбра
О.Х.
Он стоял – да и сейчас то, что от него осталось, стоит – в северо-западном углу парка. Сам Парк культуры и отдыха Автозаводского района города Горького представлял собой – и сейчас еще представляет, несмотря на иное название города и иное содержание здешней жизни, – треугольник с обрубленным Коломенской улицей углом; хотя на самом деле это даже не улица, а просто дорога, которая разделяет парковые деревья, защищенные от неведомого врага забором, и искусственное озеро, известное под технологичным названием Земснаряд. Обрублен как раз северо-западный угол, тот, где герой нашего повествования стоял (стоит). Основание треугольника тянется с востока к этому углу вдоль широкого, совершенно пустого проспекта, который раньше носил имя Жданова, а потом, в результате известных событий, был переименован в Молодежный. Раньше по Жданова, вдоль парка, ходил трамвай, но потом рельсы разобрали, насыпь под ними срыли, выстроили станцию метро «Парк культуры», два выхода из которой смотрят на чугунную парковую ограду. Но это там, в центре основания треугольника и у его восточного угла. В нашем же, северо-западном, нет ничего, решительно ничего нового.
Любой, лет тридцать – тридцать пять назад заходивший в Автозаводский парк в этой его части, с проспекта Жданова, через ворота в ограде, что напротив 126-й школы с английским уклоном, упирался в него. То есть в целую архитектурно-скульптурно-парковую
Обогнуть «Родину» можно было и справа, и слева, но слева, конечно же, интереснее. Прежде всего, там стояли автоматы с газированной водой и вечно спизженными гранеными стаканами, а за ними, у начала широкой тенистой аллеи, ведущей к восточному углу парка, – восхитительный деревянный павильон, пентагональной, кажется, формы, обнесенный верандой со столиками. Там продавали мороженое в металлических вазочках; по выходным веранда была переполнена, и приходилось довольно долго стоять в очереди за порцией холодного сладкого счастья. Лимонад там тоже разливали. Ничего подобного, если обходить «Родину» с правой стороны; вообще, вся часть парка, обращенная к Коломенской улице и Земснаряду, была (и остается) пустынной, поросшей деревьями, кустарником, из строений там имелись разве что сараи, где хранился инвентарь для уборки территории. Весной в сараях выдавали грабли, метлы и лопаты школьникам, пригнанным для обустройства парка после схода снега. И я там был, и я получал грабли и лопаты, и я курил, укрывшись за кустами у парковой ограды. Впрочем, если оттуда повернуть назад, к проспекту Жданова, и немного пройти, то там стояла лучшая из здешних пивнух. Собственно, она была практически в сам'oм срезанном углу, ближе к проспекту Жданова, прямо напротив 126-й школы. Последняя, как я уже говорил, имела английский уклон, потому во время занятий по «техническому переводу» (сажали в класс сразу на четыре урока подряд, раздавали старые фордовские патенты, училка уходила по своим делам, заперев нас на ключ) мы выбирали гонца, он вылезал в окно, перебегал проспект, проникал в парк и наливал в пивнухе трехлитровую банку отвратительного пойла, вызывавшего изжогу и сонливость разом. На обратном пути гонец посещал угол проспекта Жданова и улицы Краснодонцев и покупал у вечно дежурящего там скучного пияницы несколько вареных раков по десять копеек штука. На всю операцию уходило примерно пятнадцать минут, так что у нас (тех, конечно, кто вложился) оставалось достаточно времени на все: пиво, раков, патенты.
Но самое интересное начиналось, если «Родину» обогнуть – неважно, справа или слева. Сзади к летнему кинотеатру была пристроена летняя же эстрада, перед ней рядами выставлены скамейки. По выходным здесь устраивали разные представления: плясали танцевальные ансамбли Дома культуры Автозавода, играл заводской оркестр народных инструментов, цеховые ВИА с не помню какими названиями, самодеятельный театр, что-то еще. Лениво прогуливающиеся, разморенные летней воскресной негой автозаводцы оккупировали скамьи, вокруг носились дети, шныряли в поисках собутыльников мрачноватые мужички, со сцены наяривали гармошки и балалайки, перекрывая доносившийся из всех парковых громкоговорителей «Маяк», который неторопливо отсчитывал каждые полчаса уходящего в советское небытие дня. В общем, здесь бывало интересно; уже в начале восьмидесятых, став студентами, мы иногда, вместо того чтобы ездить в центр на пластиночную «биржу», приходили в воскресенье к летней эстраде: попить портвейну, покурить на лавочке, щурясь от нежного майского солнышка, послушать, как наяривает на положенной заводской самодеятельности домре приятель-гитарист, любитель Роберта Фриппа и Джимми Пейджа.
Дальше, за эстрадой, открывалось четыре направления. Можно было свернуть вправо, пробраться через кусты, вылезти сквозь дыру в парковой ограде, перебежать Коломенскую и очутиться на земснарядовском пляже. Можно – пойти прямо, мимо маленького, никогда не работающего фонтана к только что построенному павильону, который, кажется, так никогда и не открыли, оставить позади тоже недостроенную и тут же разоренную еще одну летнюю эстраду, поменьше, справа – столики и лавочки, отданные шахматистам и (неофициально, конечно) картежникам, и оказаться у большого пустыря, фактически – поля, поросшего травкой, откуда уже следовало свернуть направо и по недопроложенной парковой аллее, под сенью больших деревьев – к острому юго-западному углу парка. Здесь было всегда особенно пусто, оттого даже немного опасно, но так, не сильно. Однако вернемся назад, к летней эстраде «Родины». Два других возможных направления движения оттуда были связаны уже не с романтической идеей запустения и упадка, а скорее с классицистической концепцией порядка. Налево, сразу от маленького фонтана, уходила главная аллея Автозаводского парка, его гордость и краса, по бокам – многочисленные лавочки, где следует сидеть, покуривать, лузгать семечки и обсуждать проходящих мимо земляков. По центру аллеи тянулись клумбы, засаженные цветами удивительно яркой и жирной кладбищенской расцветки; интенсивность этой палитры до сих пор наводит на воспоминания о душном аромате «Красной Москвы». Почему, не знаю. Каждые тридцать-сорок метров клумбы немного расступались, давая место миниатюрным чугунным фонтанчикам; они почти всегда работали, и журчание воды явно обогащало саундтрек этой части парковой жизни. Аллея выводила на площадь, посреди которой высился уже настоящий, огромный (как мне тогда казалось) фонтан; такой большой, что в нем можно было пускать (и терять) кораблики: самопальные деревянные и пластмассовые магазинные модели аврор, потемкиных и варягов. Некоторые (под присмотром родителей, конечно) запускали даже подводные лодки с дистанционным управлением, но это была настоящая редкость – и, пожалуй, вызов безмятежной социальной однородности автозаводцев. Наконец, еще одно направление – между вторым и третьим, между Природой и Культурой. Наискосок от маленького фонтана, что стоял сразу за летней эстрадой «Родины», фланер попадал на детскую игровую площадку, пожалуй, настоящий детский игровой городок – с качелями, горками и тиром. За ним шли аттракционы посерьезнее: карусели разных видов, самолеты, которые на бреющем полете кружили визжащих от сладкого ужаса пацанят, в самом конце – колесо обозрения. Через пару минут ходьбы от колеса парк кончался, и начинались скучные, уютные, окруженные буйной зеленью хрущевки, потом улица имени почему-то писателя Лескова, потом опять хрущевки и зелень, потом Южное
Я ходил мимо «Родины» (то есть сначала меня возили в коляске, потом ходил, а потом даже сам кое-кого возил в коляске) первые тридцать шесть лет моей жизни. Я лицезрел этот летний храм киноискусства каждый учебный день с крыльца школы, а если повезет, еще и из окна класса. В течение трех с лишним десятилетий – моя любимая часть Автозаводского парка, который, в чем я глубочайшим образом уверен, был лучшей частью Горького (и, какое-то время, Нижнего Новгорода). Из этой точки начинались все парковые маршруты, которые оборачивались приключениями житейскими, романтическими, циническими – и даже, как становится ясно сейчас, культурными. При всем при этом никто не удосуживался обратить внимание на само здание: мимо него прогуливались, пробегали, проезжали на лыжах, около него пыхали и разливали, в него заходили полюбоваться на прекрасную Анжелику и неунывающего танцора диско. Между тем «Родина» – одно из самых странных зданий, которые я когда-либо видел, а многие автозаводцы и вообще ничего подобного не лицезрели в своей жизни. Вообразите себе деревянный корпус в виде вытянутого прямоугольника, с двускатной крышей и треугольным фронтоном. Фасад смотрит на северный вход в парк, южная задняя короткая сторона прямоугольника представляет собой летнюю театральную сцену. Стены выкрашены в желтый цвет с легким темноватым оттенком. Фасад украшен тремя закругленными арками (центральная побольше), покоящимися на белых колоннах с довольно странным зубчатым ордером. С боков к «Родине» пристроены галереи с белой колоннадой, с такими же ордерами, в деревянную решетку врезаны стрельчатые арки, не столько в готическом, сколько в восточном духе. Над каждой колонной – желтая восьмиконечная звездочка, тоже вполне ориентальная (не чуждая и стилистике пламенеющей готики). Все строение производит совершенно фантастическое впечатление. Сказки тысячи и одной ночи в месте отдыха рабочего класса. Пролетарская Альгамбра.
С какого-то момента я начал задумываться об этой странной «Родине». Даже не задумываться, а просто восхищаться: ведь чем дальше в прошлое уходил золотой век Автозаводского парка, Автозавода, города Горького, Советского Союза, чем в больший упадок погружалась эта часть света и эта часть ПКиО, тем прекраснее становилась моя Альгамбра. Снесли лимонадно-мороженый пентагон, выкорчевали газированные автоматы, вымерла пивнуха, сам Автозаводский парк сначала запустел, одичал, погрузился в кому, а потом стал просыпаться, но явно не к лучшей жизни, эманируя жирную шашлычную вонь под блядский ритмишко постсоветской попсы. А здесь, на северо-западном краю, все дремало прекрасной дремой: стены «Родины» облупились, двери наглухо забиты железными щитами, из крыши растет нежное хрупкое деревцо, пол летней эстрады проломили, потом выломали, потом он и вовсе исчез. Ильича увезли в неизвестном направлении, клумба превратилась в дикий островок, заросший травой, на месте памятника остался бетонный круг, будто вождь слез с постамента и ушел подземным ходом, прикрыв за собой люк. Там, в подземелье, он пишет новую версию «Развития капитализма в России».
В конце концов несколько лет назад кинотеатр загорелся, и от него едва уцелели одни стены. От эстрады и вовсе ничего. Зрительные ряды под открытым небом разобрали давно, из асфальта на их месте уже пробивается травка. Советская цивилизация кончилась, но многие загадки ее остались. Например, такая: кто и зачем построил здесь, в сердце пролетарского района пролетарского города, голливудскую декорацию к «Волшебной лампе Аладдина», эту иллюстрацию к истории обывательского вкуса второй трети прошлого века? На первый взгляд, ответить на вопрос не очень сложно. Летний кинотеатр «Победа» («Родиной» он стал позже) построен летом – осенью 1944 года на месте бывшего рынка. Он был задуман как первый элемент паркового комплекса, разбить который постановили еще перед войной, когда строили ГАЗ и жилой район вокруг него. Спроектировал «Победу» горьковский архитектор Борис Михайлович Анисимов; за стремительное возведение «театра» (как его называют тогдашние документы) Анисимов и прораб Елизаров были награждены золотыми часами. Есть мнение, что «Победу» поставили – со всеми ее деревянными ордерами и галереями – немецкие и венгерские пленные. Вот, собственно, и все. Конечно, еще многое хотелось бы узнать; например, почему архитектор Анисимов (1909–1985) так любил ориентальный стиль и неоготику (еще один его странный автозаводский памятник – станция детской железной дороги, сейчас Дворец бракосочетания; но он попроще, пофашистее, посталинистее)? правда ли это были немцы и венгры? что сказали тогдашние горьковские начальники, увидев архитектурное чудо? что все-таки думали о нем поколения автозаводцев? Но это вопросы частные, любопытство неглубокое, которое может утолить любой квалифицированный краевед, если таковой на Автозаводе найдется. Есть вещи и посложнее. Например: что все это значит?
Будь это архитектурная прихоть американского миллионера времен «Великого Гэтсби», располагайся наша «Родина» где-нибудь в Калифорнии или в Лас-Вегасе, вопросов нет, все ясно. Хемингуэй был прав в споре со Скоттом Фицджеральдом: богатые отличаются от обычных людей только тем, что у них больше денег. И больше возможностей, добавим мы от себя, включая возможность устроить себе жилье в соответствии с самыми причудливыми представлениями о прекрасном. Богатые вообще любят все красивое – как, впрочем, и бедные. Но наш случай иной. Что же это за государственная страсть к изящному в разоренной войной стране, в только что наспех возведенном индустриальном районе у начальников, озабоченных – под страхом лагеря и расстрела – выпуском грузовиков и танков? В таком мире лишь идеология может воспарить над убогой жизненной необходимостью; и верно, ведь перед нами – идеологический жест, вовремя придуманный, точно рассчитанный, хорошо сработавший. Избыточная ориентальщина, стрельчатые арки, полумасонские звезды и прочие экзотизмы – верные признаки того, что мы имеем дело с империей, объединяющей под своим скипетром полмира и претендующей если не на остальную половину, то хотя бы на ее часть. Все стили будут в гости к нам, вся красота подвластна подданным Третьего Рима. Мировая война будет выиграна, сомнений нет – а это значит, что Советский Союз из локальной сверхсилы превратится в мировую державу с понятными дальнейшими импликациями, геополитическими и культурными. Конечно, есть уже сталинский ампир, но на краях этого большого стиля должен быть еще один, маргинальный большой стиль – а что, как не крайний экзотизм и радикальная историческая эклектика, может стать таковым? О, автозаводские начальники сорок четвертого года и архитектор Анисимов были совсем не просты. Вспомним две мелкие вроде бы детали: немцев с венграми и название нового летнего театра. Кто, как не побежденные, должны строить победителям зал для зрелищ и увеселений, да еще и под названием «Победа»?
Оттого никто из местных и не обращал внимания на внешний вид этого здания – настолько естественным оно было в своей нелепости. Оно идеально вписывалось в сталинский архитектурно-парковый ландшафт с ампирным радиусным домом наискосок от угла парка, со сталинской же школой напротив, с построенным уже после войны совершенно шпееровским кинотеатром «Мир» (скульптурная пролетарско-крестьянская пантомима на крыше), много с чем еще. «Победа» (потом «Родина») стояла на отшибе Автозаводского парка культуры и отдыха – точно так же, как она находилась на стилистическом отшибе тогдашней советской архитектуры. Казалось бы, стилистический пустячок, деталь, кунштюк, но необходимый; без него картина не выглядит идеальной.