Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль
Шрифт:
Клоди хранила эти записочки в потертом бумажнике, оставшемся после отца, часто их перечитывала, но грусть не проходила, как будто даже становилась сильнее. Девочка вспоминала Сими, которая говорила в такие минуты: «У меня душа голодает», и ей казалось, что это лучше всего определяет ее состояние. «Голодная душа» — вот что она такое!
Между тем она уже совершенно вошла в жизнь республики, как будто век жила здесь, в этих горах, в серой .каменной деревушке с далеко видной церковью, с овином у дома матушки Венсан (ей помогали управляться с хозяйством ребята из республики), с мулом мсье Финэ, который часто
Внешне Клоди тоже сильно переменилась. Исчезла парижская бледность, порозовела кожа, распрямились плечи, как будто даже удлинились ноги и руки, на диковинный цветок стала похожа золотистая голова на стройной шее, а главное — главное, эта уверенная осанка, это спокойное и отважное лицо. Нет, никто не посмел бы сказать теперь, что она точь-в-точь бездомный котенок!
Снег, снег, снег... Из автобуса высыпают ребята. Субботний вечер, и они только что ездили развлекать людей в Доме для престарелых в Ла Мюре. Недавно приезжал мэр городка, старый коммунист и друг Жюльенов. Попросил:
— Придумайте что-нибудь, чтобы поднять дух у старых людей в доме. Они этого достойны — славные рабочие люди, трудившиеся всю жизнь. Конечно, с непривычки им очепь там скучно.
Патош и Мать вызвали Клоди и Брижит, представили их мэру:
Вот эти две — наши доверенные. Мы им поручим организовать концерт для ваших ветеранов. Они и здесь, в Мулен Вьё, часто ходят в деревню к местным старикам, помогают им в хозяйстве, а заодно и развлекают: поют им или читают газеты, а иногда даже рассказывают что-ни-будь. Клоди и Брижит очень это умеют.
Конечно, мэр обрадовался. Решили ехать в Дом престарелых в ближайшую субботу.
И вот они вернулись к себе в республику, Клоди, Брижит и десять мальчиков и девочек, участвовавших в концерте. Перед глазами ребят еще стояли оживленные, с блестящими глазами лица людей из Дома престарелых. Как им были рады! Как аплодировали, с каким жаром требовали повторения чуть не каждой песни, как расспрашивали о жизни в республике, об учении, о Матери и Па-тоше! И, конечно, ребятам было приятно: все с таким уважением и любовью говорили о Жюльенах: «Это такие люди... такие люди... Вам, ребята, повезло, что вы к ним попали».
Топоча, как молодые лошадки, они побежали по расчищенному у дома куску асфальта в столовую ужинать. Брижит, влетевшая в столовую первая, обернулась, радостно объявила:
— Приехал Пьер Тоди! Наверное, он на все воскресенье. Сидит за нашим столом.
В самом деле, за столом, где обычно ужинали Брижит, Клоди и Дидье, сейчас сидел вполоборота кто-то четвертый. Клоди увидела массивную фигуру борца, подстриженный затылок и завитки русых волос. Но когда она подошла ближе и новый пришелец обернулся, девочка невольно отступила.
На нее смотрело исполосованное шрамами лицо с перебитым носом, искривленным ртом и широкой красной полосой, идущей от лба к подбородку.
— Что это? Кто? — пробормотала Клоди, не в силах отвести глаз от этого страшного лица.
— Я тебе потом... потом все скажу,— шепотом бросила Брижит. Она заторопилась к столу, заговорила с приветливой улыбкой: — А мы тебя ждали, Пьер! Мать сказала нам, что ты ей звонил и обещал приехать. Ты еще незнаком с нашей новенькой? Она приехала из Парижа недавно. Пьер, Клоди,— представила она их друг другу.— Будьте знакомы, друзья.
Однако юноша, видимо, заметил впечатление, которое произвело на Клоди его лицо. Он пожал протянутую ему руку, но тут же потупился и снова отвернулся, пытаясь укрыться от взгляда новенькой. Брижит изо всех сил старалась смягчить положение — она принялась весело болтать, расспрашивать Пьера о весенней велосипедной гонке, в которой он должен участвовать, и то и дело поворачивалась к Клоди, объясняя:
— Пьер отличный велосипедист. Он тренируется у самого Мило.
Но разговор все не клеился. И только когда пришедший Дидье спросил Пьера: «А что-нибудь новенькое привез? Стихи или песни?» — Пьер поднял голову, и Клоди увидела огромные глаза, которые, казалось, освещали и заполняли все его лицо и заставляли забыть о его уродстве.
— Две песни новые были, да я отослал их Жаклин Мерак, как обычно,— сказал он с явным провансальским выговором.
Девочка задержала дыхание:
— Так это вы сложили песню «В двадцать лет мы легко забываем печали»? Вы? И другие песни Жаклин тоже вы?
Пьер кивнул:
— Я. А вы их слышали? Где? Когда?
— Я слышала в доме у Жаклин,— с готовностью отвечала девочка.— Мы же с ней друзья. Я даже у нее жила некоторое время...
И тут она прикусила язык: этот юноша, как все они здесь в республике, конечно, знает из газет историю похищения ребенка, историю самой «похитительницы»...
Теперь она уже боялась взглянуть на Пьера. И вдруг услышала его спокойный голос:
— И как вам показались мои песни?
— Очень, очень понравились! — горячо сказала она, все еще не смея взглянуть на него.— Да и на концертах их принимают с восторгом... Жаклин стала настоящим «идолом». Она теперь в Советском Союзе.
— Расскажите о ней,— попросил Пьер.— Я ведь никогда ее не видел. Она иногда звонит в автомобильную мастерскую в Ла Мюр, где я работаю, и просит что-нибудь переделать в песне, если ей не подходит какое-то слово. Или просит что-нибудь новенькое и дает мне тему. Так расскажете?
— Слушайте, ребята, что это за глупости: почему вы говорите друг другу «вы»? — вмешалась очень довольная Брижит.— Ведь здесь все свои и все должны быть на «ты».
— Ты не возражаешь, Клоди? — спросил Пьер, и девочка увидела просящее выражение его глаз.
— Ты просто смешной, Пьер,— сказала она вместо ответа.— О чем спрашиваешь? Брижит права: мы все здесь свои, друзья.
В тот вечер они долго стояли одни на снежной дороге, почти у самого дома и все не могли распрощаться. Луна еще пряталась за горами, и вся долина стояла облитая мутно-голубым далеким светом. Где-то ухало, слышались будто отдаленные залпы.