Княгиня Ольга. Ключи судьбы
Шрифт:
Ее приближение он почуял раньше, чем она показалась в конце тропы, но не шелохнулся. Зато женщина остановилась, заметив гостя перед своим жильем. Волчья шкура на его плечах всякого заставила бы вздрогнуть. С «серыми братьями» никто из людей не встречался по доброй воле – они пугали, как пугает всякое, находящееся на грани своего и чужого, человеческого и звериного, домашнего и лесного. Потом она все же двинулась вперед – здесь был ее дом, ее земля.
Подойдя, Виданка сбросила с плеч большую вязанку хвороста. Пришелец медленно встал. Женщина сильно изменилась за шестнадцать лет – хотя и меньше, чем он, когда-то привезенный сюда
– Рысенок? – хриплым голосом сказала она, не выказывая ни радости, ни неудовольствия. – Каким ветром занесло? Случилось что?
– Как ты? – помолчав, спросил он в ответ – без особого участия, словно бы через силу. – Здорова?
– Хожу пока. – Виданка кашлянула. – Войдешь? – она кивнула на дверь.
Та была заложена засовом снаружи – чтобы без хозяйки не забрался какой зверь. Рыси, прежней хранительницы дома, уже давно там не было.
Парень покачал головой. Виданка не удивилась: за семь лет, что Рысь не жил у нее, он, кажется, и трех раз не переступал ее порога.
– Я третьего дня в городе был, – сказал он наконец, видя, что она ждет.
– В городе! – охнула Виданка.
Если бы он сказал, что побывал на небе, она удивилась бы меньше.
– Как же ты…
«Как же ты решился?» – хотела она спросить, поскольку знала, что город для Рыся – что суша для рыбы. Торжество стихии домашнего очага, которой он не знал и не понимал. «Серые братья» бывали в Плеснеске один раз за год – в темную ночь солоноворота, когда им, обитателям Нави, полагалась дань с живых. И то не в самом Плеснеске, а на Божьей горе.
– Он сам мне при… – Рысь запнулся, не желая выговорить слово «приказал».
Виданка молча ждала. Она знала, что шесть дней назад Рысь виделся с Етоном – встреча их происходила здесь, возле ее избушки. Так повелось с той зимы, когда Думарь привез ей спящего мальца, закутанного в овчину. Раз в один-два месяца князь являлся к ней в сопровождении одного только Думаря. Людям рассказывали, будто Виданка лечит его старческие хвори – это ей и правда приходилось делать. Но полечить его могла бы и баба Бегляна, его троюродная сестра, а сюда он ездил повидать ребенка. Когда тот подрос настолько, что с ним стало можно разговаривать, Етон стал вести с песьим подкидышем долгие беседы – но о чем, Виданка не знала, для этих разговоров Етон уводил Рысенка гулять по окрестностям. Иной раз она спрашивала, о чем они беседуют. Рысь, тогда еще бойкий общительный ребенок, охотно пересказывал ей «сказки». Правда, с первого раза он мало что в них понял.
– Этот Ригур был в неволе, а потом выбрался на свободу. Он без войны не мог жить и везде видел вражду. Это потому что он был зверь из леса, у него не было ни отца, ни матери. Один раз он узнал, что есть огромный Змей Горыныч, а у него много-много золота в норе. И вот он вырыл яму, где тот змей ходил, и сел в нее, а когда змей пополз, он снизу как всадит ему меч в брюхо! – Рысенок прыгал от восторга, пересказывая этот хитрый замысел. Взмахами деревянного меча – Думарь вырезал ему точно такой же, какой был у Етона, – он показывал, как именно витязь всадил меч в брюхо змея. – И тогда Ригур вылез, а змей ему говорит: как же ты такой храбрый вырос? А тот ему: если человек с детства не был храбрым, то он и в старости будет трусом! Но нельзя быть сильнее всех!
Однако потом он не раз еще просил Етона повторить рассказ о Сигурде, Убийце Змея, и запомнил его имя как следует. Пересказ этой саги Виданке пришлось выслушать много-много раз. Рысенок бредил золотом змея, шлемом, внушающим ужас всем врагам, и девами, которым суждено полюбить Сигурда. В его изложении получалось, что предостережения и обещания Сигурд услышал от самого Змея Горыныча, но Рысь крепко запомнил главное: что бы ни было, храбрец лучше труса.
В речи его славянские слова порой мешались с русскими – Етон постепенно обучал его своему родному языку. Приезжая с припасами, Думарь подолгу толковал ему разные русские слова. И порой, когда Виданка усаживала мальчика за жернов, или щипать лестную птицу, или ягоду перебирать, Рысь напевал себе под нос:
Алльт эр фроси ути гор,Эккерт файст вид стрёнду мор…– Что это ты поешь? – спрашивала удивленная Виданка.
– Это про ворона. Думарь меня научил. Что один ворон зимой ночью вылез из-под камня, высунул свой замерзший клюв, стал искать, чего поесть. Плохо, говорит, раньше еды было вдоволь, а теперь не сыскать ничего. Дремлет ворон на горах, а кругом один лед, и на берегу нет ничего…
– И ты уже знаешь все эти слова?
– А чего тут не знать? Крумми – ворон, свафи – спит, сторум стейни – камень большой.
И продолжал по-варяжски:
Как к жилью я подлечу,Как еды украсть хочу,Злобный пес погонит прочьОт собачьей миски…Вспоминал ли он Серого, что первые три года жизни был ему вместо отца? Теперь, пожалуй, тот пес позабыл бывшего друга и со злобным лаем отогнал бы от жилья, будто лесного зверя, вздумай тот сунуться на Дубояров двор. Сам Рысь говорил, что пса помнит, а никого из его хозяев – нет.
Качая головой, Виданка отмечала: Етон приказал учить подкидыша своему языку. Но зачем?
Касайся это все какого другого человека, она решила бы, что князь прислал к ней на воспитание своего побочного сына. А втайне велел держать, чтобы недруги не повредили ребенку. Но у Етона не могло быть детей. Все знали ту повесть о проклятье Вещего. Если бы чары удалось сбросить, то этот мальчик рос бы в Плеснеске, возле престарелого отца – и было бы не важно, что за женщина сумела его родить, княгиня или служанка. Роди его последняя холопка, для продления своего высокого рода Етон заставил бы любую из своих жен взять этого младенца на колени.
Но может, он хочет этого мальчика усыновить? Нарочно выбрал найденыша, у кого нет родни, чтобы та не лезла потом в княжеские дела. Это была вторая, такая же естественная мысль, но и в нее поверить мешала та же таинственность. Зачем Етону скрывать приемного сына? Чтобы дать тому права, он, напротив, должен был бы гласно, при всей дружине, при боярах земли Бужанской и мудрой чади вставить его ногу в свой башмак, опоясать новым поясом, дать родовое имя и объявить своим наследником. А что проку от ребенка, выращенного в безвестности? Может быть, Етон собирается усыновить его позднее – но зачем тогда эти речи про зверя, у которого нет и не было отца и матери?