Князь Воротынский
Шрифт:
– Определенно накажет, если мы сами к тому же за себя сможем постоять…
– Не богохульствуй, княже. На все воля Божья, прости мою душу грешную.
– Не серчай, ворчунья моя любезная, иль я Богородицу не почитаю? Помолюсь ей на сон грядущий, чтоб не отвела лика своего светлого от нас, грешных.
– Помолись, помолись.
С петухами засуетился княжий двор, укладывая провиант для похода, шатры, еще раз проверяя сбрую и подводы. Хотя и ратника двор, воеводы, все здесь приспособлено для скорого сбора в поход, все заранее припасено, проверено-перепроверено (не дай Бог в походе, а тем паче в бою случится что по недогляду и князь разгневается), но лишний глаз не помешает.
Трапезовал князь с дружинниками, с кем скакал, меняя коней, спешно к царю. Посетовал:
– Не внемлет государь слову моему. Только в Коломну да в Серпухов полки шлет.
– Чего ж это он? – оглаживая окладистую бороду, удивился стремянный Никифор, прозванный Двужилом. Он и впрямь был двужильным. Не знал усталости, мог скакать без отдыха сутки, а если приспичит, то и двое-трое. Рука его с мечом либо с шестопером не ведала усталости. Час сеча длилась, два или пять – он махал и махал, пропалывая ряды сарацинские поганые. Боевой топор его был тяжелее всех, стрелу пускал дальше всех из княжеской дружины. Сколько раз выходил на поединок перед сечью, всякий раз повергал супостата. А это – добрый знак русскому воинству. Половина победы.
– Прими мой совет, светлый князь, – продолжал Никифор. – Не уводи всю дружину из своей вотчины. Не ровен час, Литва всколыхнется иль какая заблудшая тысяча крымцев к Угре повернет.
– Прав ты. Я тоже об этом думал. Только как государю объяснить? Скажет: труса празднуешь.
– Малую всю с собой возьми. Она с часу на час подъедет. Коней сменить долго ли? А за большой пошли, только не всю призывай к себе. Оставь добрую половину. Иль кто в Коломне считать твоих дружинников станет?
– И то верно. Но об этом мы с тобой отдельно поговорим. Через малое время я к царю отправлюсь. На молебен. Как языков доставят – вези в Разрядную избу. И мне дай знать.
– Понято.
После трапезы уединились князь и стремянный Никифор. Усадил князь напротив себя верного слугу своего, кому доверял как самому себе. Заговорил:
– Ты в Коломну со мной не поедешь.
– Пошто, князь, так? – удивленно спросил Никифор и погладил свою окладистую бороду. – Иль недоволен мной, княже, присяжным своим?
– Доволен, Никифор, оттого и поручаю самое важное для меня. Как тронусь я с малой дружиной в поход, ты – в вотчину мою. Отбери половину самых удалых и сильных для себя, остальных пошли ко мне, в стан Коломенский. Да чтоб не мешкали в пути. С остальными готовь к обороне Воротынск. Весь городской люд подними, хлебопашцев собери. Поправь стены и башни, припасов заготовь, колодцев нарой побольше.
– А с княгиней как, если Бог даст, разрешится благополучно? Не ровен час, не удержим стольного твоего града.
– Для того и позвал. Сам лично разведай, в порядке ли гать на Волчий остров, где охотничий мой терем. Как станицы казачьи иль сторожи донесут, что крымцы приближаются, княгиню с наследником моим, да ниспошлет Господь княжича, отправляй на Волчий. Гать, где она выходит на твердь, порушь. Стену поставь с бойницами. Пищалей и зелья для них в достатке заготовь.
– Думаю, и без пищалей надежно. Болото, оно и есть – болото. Кому оно под силу, если гать порушим?
– Береженого Бог бережет.
– Все исполню. Не сомневайся, князь. С тыльной стороны на остров тоже есть путь. Трудный, но проходимый. Особенно зимой и даже весной. Очень малое число знает его, но и там положу засеку. И засаду посажу.
– Ладно тогда. А теперь пусть коней седлают седлами парчовыми. Мне же зерцало золотое. Для похода пусть бахтерец припасут.
– Можно тарч положить.
– Лишним не окажется. Как только языков доставят, не медля отсылай их ко мне.
Вышло однако же так, что не успели князь и те дружинники, кому надлежало сопровождать его в Кремль на молебен, облачиться в парадные доспехи, как подскакала к воротам малая княжья дружина с татарскими олбудом и сотником. Князь Воротынский доволен. Самолично передаст царю знатных пленников. Вновь появилась у него надежда уговорить царя Василия Ивановича хоть бы один полк послать в Нижний Новгород и Владимир, а потом еще и Коломну подкрепить стрельцами, казаками и детьми боярскими. В дополнение к тому, что посылает он туда сегодня. Увы, не свершилось и на сей раз. Государь, перед лицом которого предстали со связанными руками знатные татарские языки, повелел:
– В пыточную их. Провожу рать, сам в башню наведаюсь. – И к Воротынскому: – Поспешим в Успенье Божьей Матери. Патриарх сам благословлять станет.
– Челом бью, государь, – понимая, что настаивать на своем в дальнейшем бесполезно, Воротынский решил выпросить себе малое послабление. – Дозволь через день догнать князя Андрея Ивановича. Дружина моя малая только-только прискакала. Коням отдохнуть бы.
– Будь по-твоему. Главного воеводу князя Вельского извести.
«Юнец еще, а ишь ты – главный воевода, – кольнуло самолюбие князя Воротынского. – Не по сеньке шапка. Иль рода нашего Вельские знатней?!» Однако недовольства своего никак не выказал. Ответил, покорно склонив голову:
– Как велишь, государь.
Не вспомнил государь Василий Иванович о большой дружине князя, и это навело Воротынского на мысль оставить ее всю в уделе. Нужна она там будет. Очень нужна.
Когда князю Дмитрию Вельскому передавал о разговоре с царем, специально не упомянул о большой дружине. Так и сказал:
– Государь дозволил мне с дружиной моей малой спустя день идти в поход.
– Дозволил раз, значит – дозволил, – равнодушно воспринял сообщение Воротынского главный воевода. – В Коломне стоять будешь. С великим князем Андреем, – и добавил, понизив голос, чтобы никто не услышал, не дай Бог. – Он в ратном деле не мастак, тебе ему советы давать, а битва случится, тебе воеводить. На меня не рассчитывай. Я в Серпухове встану. Гонцов туда шли.
«Ишь ты! От горшка два вершка, а туда же. Воевода! Мастак в ратном деле!» Нет, не позволяла родовая гордость воспринимать без недовольства все, что говорит главный воевода, ибо ему, князю Воротынскому, и по отчеству и по ратной умелости стоять бы главным воеводой, а не юнцу заносчивому. Но что он мог поделать, если на то воля государя Василия Ивановича? «А дружину не трону из вотчины. Не трону!» Но сомнение все же возникло, как его действия воспримет царь, если вдруг узнает, что только с малой дружиной пошел он, Воротынский, на Оку. Осерчать может. И попадешь в опалу. Да и не по чести это.
На литургии стоял, принимал благословение патриарха, домой возвращался, а все никак не унималось в его душе противоборство чести и бесчестия, хотя и убеждал себя, что, оставляя в вотчине своей дружину, обережет тем самым цареву украину от разорения, перекроет обходной путь крымским разбойникам. «Нет! Не возьму!» – какой уж раз ставил, казалось бы, точку борению мыслей, но от этого успокоения не наступало. Победил, в конце концов, принцип: своя рубашка ближе к телу. Послал князь в свой удельный град Никифора Двужила с единственным повелением: