Князь Воротынский
Шрифт:
– Что стряслось? Татарин убег?
– Да. Оплошал я. И то сказать, отколь столько коварства? За родного сына держал, а не за раба. Вот за это – отблагодарил.
– Ты скажи, гать на Волчий остров ведома ему?
– Должно быть. Я ему, кажется, сказывал, когда за добычей хаживали.
– А про тыльную тропу?
– И про нее знает. Только, думаю, еще недельку-другую везде болото можно осилить, если в плетенках.
– И про это знает?
– Должно быть.
– Да-а-а! Впрочем, нынче весна ранняя, зима стояла сиротская, болото уже задышало. Через неделю, думаю, пусть суются на плетенках. Там им и крышка. С плетенками вместе.
– Его перехватить бы. Он в те дни, когда ты казну и княгиню отправлял, бегал на добычу. Не углядел
– Пошлю на Оку пару станиц. Глядишь, приволокут.
– Может, с кем сговор имел?
– Думка есть такая. Велю всех пленников, даже кто крещеный, в тайничную. Оковать в цепи и под замок. Попытаю их.
– Новокрещеных не следовало бы.
– А они, как Ахматка тебя, кистенями по затылку?! Нет, не станем рисковать. Если не виновны, не обидятся. Да и Бог нас простит: не крамольничаем, а за веру Христовую стоим. Да и перед князем за вотчину его, за люд православный я в ответе. Как же мне промашку допускать? Может, новокрещеных не станем железом пытать? Верно. Поспрошаем только. – Помолчал немного, потом спросил: – Ковать сможешь? Молотобойца возьми из тех, кто дроб льет. Выбери, какой приглянется.
– Отлежусь сегодня. Только, воевода, знахарку покличь. Настоя бы какого да мази.
– Я уже послал. Будет тебе знахарка.
– С утречка я тогда – в кузнице.
– Вот и ладно. Пойду насчет Волчьего острова распоряжусь.
Он окончательно решил сегодня же послать на остров еще часть дружины, дать ей в помощь стрельцов и еще – плотников. Чтобы спешно рубили стену вокруг терема. И ни шагу из терема. Ни в какие заставы. Чтоб готовы были насмерть стоять, но штурм, если он случится, отбить.
Никифор был уверен, что в самом худшем случае на остров большие силы пробиться не смогут.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Если левое, не многотысячное крыло армии крымских татар обступало Белев и Одоев неспешно, волоча с собой стенобитные орудия, и лишь казачьи сотни да отряды легких татарских конников шныряли по округе, грабя, хватая полон и сжигая деревни, погосты и хутора; если основная сила двигалась по Дикому полю тоже не очень-то прытко, обремененная тяжелым осадным снаряжением и столь же тяжелыми турецкими пушками и большим караваном вьючных верблюдов и лошадей не только с провиантом для людей, но и с кормом для коней, без которого не обойтись еще несколько недель потому, что слишком много еще снега в степи, но особенно в перелесках и низинах, где особенно высока прошлогодняя трава, но еще и потому, что Мухаммед-Гирей под страхом смерти запретил до его повеления кому-либо отдаляться от Ногайского тракта, кроме малого числа разведчиков, но не имевших права тревожить пахарей, объезжая стороной и их, и поселения, и крепостицы; если основная часть крымского войска даже не знала, где будет нанесен удар по урусам, то Мухаммед-Гирей и его брат Сагиб-Гирей знали все, все предусмотрели – они птицей неслись по Ногайскому тракту к Волге, намереваясь переправиться через нее чуть выше устья Камы, меняли заводных коней, не позволяли ни себе, ни сопровождавшим их отборным туменам подолгу отдыхать.
Они скакали налегке, без обузного снаряжения, только с небольшим караваном вьючных лошадей. Чтобы кони не уставали, их подкармливали бараньим курдючным салом, которого было в достатке набито во вьюки и даже в переметные сумы. Сами крымцы тоже не отказывались от сала, но предпочитали конское мясо, которое пластинами укладывали под потники, где оно через несколько часов, до следующего привала, становилось мягким и душистым.
Обычно, когда от села к селу, от города к городу неслась весть о приближении крымцев, все в ужасе бросали свои дома, подворья, весь скарб, великими трудами нажитый, и спешили укрыться либо в лесной глухомани, либо за стенами городов, готовясь к смертному бою. И в этом была необходимость, ибо татары налетали саранчовыми тучами, выметали под метелку закрома, угоняли весь скот, и крупный, и мелкий, растаскивали имущество, а что не могли увезти с собой, предавали огню – лихо несли с собой крымцы, кровь, горе и слезы. На этот раз, как обычно, тоже разбегались пахари и ремесленники, охотники и бортники, запирались ворота всех крепостей, но всем на удивление братья Гирей и сопровождавшие их два тумена отборных конников черной тучей проносились мимо, не уронив ни одной горючей капли ни на одну голову.
На левый берег Волги крымцы переправились быстро, всего за два дня, но после этого Мухаммед-Гирей не стал безоглядно спешить. Хотя ципцан и доносил ему, что почти все князья луговой черемисы согласны стать слугами Сагиб-Гирея, Мухаммед-Гирей решил поосторожничать. Каждый острог поначалу окружал конниками, словно готовился штурмовать, и лишь после этого вступал в переговоры.
Мирно все шло, хотя и отнимали переговоры драгоценное время. Ворота острогов, в конце концов, отворялись, братья Гирей принимали присягу от князей, купцов, ремесленников, оставляли малый отряд, чтобы тот спешно ополчал ратников, которые были бы готовы в любой момент прибыть на Арское поле, что раскинулось недалеко от Казани и могло вместить в себя до сотни тысяч ратников с заводными конями.
Обычно казанцы здесь и собирались для больших походов, в мирное же время сюда на ярмарку съезжались весной и осенью купцы астраханские, персидские, среднеазиатские, ногайские и шел великий торг не только всяческими товарами и животными, но и продавали здесь в рабство захваченных в плен русских пахарей, ремесленников, ратников и даже священнослужителей православных храмов.
С Арского поля шла дорога на Арский острог. Арск всегда был верен хану казанскому, и Мухаммед-Гирей опасался, как бы не стал он крепким орешком, который придется не раскусывать, а разбивать. Он лишь надеялся, что посланные прежде слуги во главе с ципцаном сумели склонить Арск к Крыму, да еще – на внезапность. Вот отчего он высылал вперед веером дозоры, чтобы не столько они разведывали, не ополчился ли вдруг Шах-Али и не вышел ему навстречу, сколько ни в коем случае не пропустить гонцов ни в Арск, ни в Казань.
Не лишней оказалась эта мера. Оставалось еще несколько острожков до Арска, а это значит – не меньше трех-четырех дней, как один из дозоров привез заарканенного гонца. От князька черемисского, только что присягавшего на верность Сагиб-Гирею, признав его царем Казанским и своим повелителем. Лицемер писал князю и воеводе арскому, чтобы тот немедля известил бы Шаха-Али о вторжении в его земли алчных Гиреев, а сам не открывал бы ворот, выигрывая время, которое необходимо Шаху-Али, чтобы изготовиться к обороне Казани.
Мухаммед-Гирей и Сагиб-Гирей только что милостиво одарили князей и вельмож, присягнувших им на верность, выслушали известие, что на базарной площади присягнули без всякого сопротивления новому хану казанскому простолюдины, оставалось им пообедать и тогда – в путь. Достархан уже был накрыт в самом богатом и просторном дворце острога, а все князья толпились во дворе, ожидая, не пригласит ли их новый повелитель к своему столу.
Мухаммед-Гирей, уставший от долгой езды в седле и от многолюдья, хотел пообедать в полном расслаблении, лишь с самыми близкими своими слугами, но ширни, имевший право, как первый советник, возражать хану, не согласился с этим.
– Не настало еще время уединяться, мой повелитель, да ниспошлет вам Аллах многие годы славной жизни. Пригласите тех, кто ждет вашего ласкового слова, робкими овцами толпясь во дворе. Зачем обижать овец? Оскорбленные, они могут стать шакалами. А то и волками.
– Пусть будет так, как сказал ты.
Низко кланяясь своим новым повелителям, рассаживались князья за просторным достарханом, слуги с кумганами, тазиками и полотенцами тут же засуетились, чтобы не затянулось долго омовение рук, мулла вознес хвалу Аллаху, сниспославшему рабам своим столь счастливый день, и трапеза началась.