Князь Воротынский
Шрифт:
Проводив брата с его гвардией на арскую дорогу, собрал советников и воинских начальников. Но не стал выслушивать их мнения, а распорядился:
– Сейчас же отправьте вестового к ципцану Мухаммед-Гирея. Пусть даст ему знать, что завтра на исходе дня мы будем у Арских ворот и мы посмотрим, верно ли сообщал нам раб наш о положении в Казани. Впрочем, вестовому свое слово скажем мы сами. Немедленно позовите его к нам. Через час пошлем следующего. Для верности.
Через несколько минут, махнув рукой, чтобы вся свита удалилась, принялся наставлять вестового:
– Запомни: ты гонец царя крымского.
Через час, отправив к ципцану своего брата еще одного вестового, тронулся, наконец, со своей гвардией в путь. Но, одолев верст двадцать, остановился на ночевку. До Казани оставалось всего ничего. К исходу дня они достигнут ее без лишней спешки. Подводить ближе свой тумен Сагиб-Гирей опасался: вдруг окажутся на дороге сторожевые посты, которые уведомят Шаха-Али о приближении войска. Такой поворот событий не входил в его расчеты. Первое слово Шаху-Али должен сказать ципцан. Верное ципцану окружение хана поддержит его и убедит отступника мирно отдать ханство. Неожиданность и настойчивость, был уверен Сагиб-Гирей, возьмут верх. «Молод еще Шах-Али, чтобы принять мудрое решение. Он поступит так, как того желаем мы, завтрашний властелин казанского ханства».
Все так и произошло, как планировал Сагиб-Гирей. Вестовой от него без задержки прибыл к ципцану Мухаммед-Гирея, и тот вскоре после утреннего намаза поехал во дворец, не испросив на сей раз дозволения на аудиенцию. С собой взял почти всех ратников, охранявших его посольский дворец. Их задача – взять под охрану ворота ханского дворца, дверь в ханские покои и сопровождать самого ципцана, чтобы в любой момент готовы были бы выхватить из ножен сабли.
Шах-Али только что совершил омовение, собираясь приступить к трапезе, как дверь распахнулась, и на пороге появился посол крымского хана с десятком одетых в латы и при оружии ратников.
– Как вы посмели?! – возмутился Шах-Али и крикнул: – Стража!
Вбежали ханские телохранители. Выхватили сабли. Ципцан жестом руки остановил своих телохранителей. Заговорил жестко. Как бы укладывая камень к камню:
– Нам нужно остаться одним. С глазу на глаз. Я пришел сказать слово господина моего Мухаммед-Гирея и его брата Сагиб-Гирея.
– Мы позовем своих советников. Мы выслушаем тебя в посольском зале…
– Да. Так будет. Но до этого нам следует поговорить один на один. Отпусти своих нукеров. Я – своих.
И он жестом повелел сопровождавшим его телохранителям удалиться за дверь. Шах-Али, поколебавшись, поступил так же.
– Завтра к Арским воротам подойдет со своей гвардией Сагиб-Гирей. Десять тысяч у него войска. Еще десять подошло к Арскому острогу. С теми – хан Крымский, повелитель Орды, Мухаммед-Гирей. Это – передовые отряды. Множество туменов на правом берегу Волги ждут повеления Мухаммед-Гирея. Поступит оно – все Казанское ханство будет разорено и уничтожено. С землей сравняются остроги черемисы. Пока же ни один волос не упал даже с данников Казани. От тебя зависит, литься ли крови в Казанском ханстве.
Шаха-Али передернуло это грубое «от тебя», ему очень хотелось хлопнуть в ладоши и приказать вбежавшим стражникам схватить наглеца, но он усилием воли сдержал себя. Он пока еще не осознал, что произошло, как могло так случиться, что он узнает о приближении крымцев от ханского посла, а не от своих воевод, уланов и советников, но в том, что посол говорит о событии реальном, он уже не сомневался. Беда, о которой так настойчиво предупреждал его сеид, пришла. «Но гонцы наши должны уже быть в Москве. Царь Василий Иванович послал уже рать. Она – на подходе. Нужно выиграть лишь время. Неделю или две. Казань и Арск не так-то просто взять без осады и штурма». Спросил посла крымского:
– В чем наша, – слово «наша» произнес особенно подчеркнуто, – роль? Что нам предлагается сделать, чтобы кровь наших подданных не пролилась безвинно?
– Отдать престол Сагиб-Гирею, да продлит Аллах его жизнь.
– За эти дерзкие речи я повелю отрубить тебе голову. Или посадить на кол.
– Я готов к этому ради торжества моего повелителя Мухаммед-Гирея, славнейшего из славных, кому Аллах предначертал возвеличить Орду до прежнего могущества. Только моя смерть ничего не изменит. У Казани лишь один путь – открыть ворота. А для тебя один исход остаться живым – добровольно передать ханство Сагиб-Гирею, достойному из достойных. – Ципцан предостерегающе поднял руку, останавливая попытку Шаха-Али что-то возразить. – Помощь от князя Василия, раба Мухаммед-Гирея, не придет к тебе. Письмо сеида-отступника, письмо твое, Шах-Али, и письмо воеводы московского у меня. Вот они, можешь убедиться, – и ципцан швырнул к ногам Шаха-Али свитки.
«Это – конец! Конец! Верхогляд! Падкий на лесть!» – костил себя Шах-Али, глядя испуганно на брошенные послом письма, веря и не веря своим глазам. Трагизм происходящего увиделся ему теперь во всей оголенности, и страх настойчиво вползал в душу, устраиваясь там крепко и надолго. Нашел, однако же, в себе силы ответить гордо:
– Мы соберем советников, уланов и мурз. Их слову мы подчинимся.
– Пусть будет так. Я добавлю еще: Сагиб-Гирей сдерет, если станешь упрямиться, с тебя шкуру. С живого. Принародно. На площади перед дворцом. Такова его воля. Передашь мирно трон – отпустит тебя к твоему царю, которому ты служишь. Думаю, тот примет тебя и вернет тебе Касимов. Ему нужны предающие свой народ.
Советники, уланы и мурзы съехались во дворец быстро, ибо каждому из них вестовые, передавая повеление Шаха-Али, добавляли:
– Ципцан Мухаммед-Гирея тоже во дворце. Этого момента ждали все его сторонники, и вот – свершилось.
Шаха-Али слушали, надев маски прискорбного уныния, а когда заговорил посол крымского хана, допуская неуважение к хану казанскому, они громко возмущались, казалось, даже не притворно, требовали наказать немедленно наглеца, но когда настало время высказывать свое мнение, то случилась моментальная метаморфоза.