Князь Воротынский
Шрифт:
Так и вышло. Едва успели пушкари установить как следует свои пушки, а стрельцы разместиться на подводах так, чтобы и стрелять было ловко, и друг дружке не мешать (а плотность такая, что плечо к плечу), как появился всадник с красным флажком на копье. Помаячил не более минуты перед гуляй-городом, ускакал влево и скрылся в чаще лесной. Так было условлено подать весть, если татары гонят полк.
– Зажигай фитили! – понеслась волной команда от орудия к орудию. – Сыпь порох на полки!
Стрельцы тоже изготовились. Ратники, кому шестоперами, топорами и мечами встречать ворогов, если дело дойдет до боя рукопашкою, тоже скучились всяк против своего участка. И притих гуляй-город, творя сотнетысячную молитву: «Сохрани и помилуй, Господи! Не дай торжествовать над рабами твоими неверным басурманам. Не отврати лица своего от России православной».
Первые всадники опричного полка высыпали на покосное поле. Самые, если не знать приказа главного воеводы, трусливые. Через поле – наметом. Напрямик к гуляй-городу. И вот уже все большущее поле покрылось всадниками (добрая дюжина тысяч как-никак), стремительно несущимися к крепости на холме. Такое впечатление, будто сейчас они кинутся на штурм. Половину поля проскакал уже полк, и лишь тогда из леса вылетели первые сотни преследователей.
– Слава Богу, воронье пожаловало! – довольно проговорил Михаил Воротынский, который стоял на бричке и внимательно наблюдал за происходящим перед крепостью.
Не только неприязни ради назвал князь ногайских всадников вороньем. Они резко отличались от русской рати: вместо кольчуг или чешуйчатых лат – нагрудники из воловьей кожи, на головах – не сверкающие на солнце шеломы, а малахаи, толсто стеганные и тоже темные; кони у них темных мастей, и издали татарские всадники виделись черными, действительно, как вороны, вот народ и прилепил им кличку – воронье. Да и нравом татары вполне подходили на эту нахальную, вероломную птицу.
Опричный полк начал сплачиваться, словно готовиться к бою рукопашкою, ногайцы, уже кинув поводья на шеи тренированных своих коней, взялись за луки, еще немного, и полетят стрелы саранчевыми тучами на отступающих, стоит им лишь остановиться и дать возможность ногайцам приблизиться на полет стрелы. Вот-вот это произойдет. Вот-вот.
Гуляй-город затаил дыхание: не припозднятся ли воеводы? Впрочем, поспешность тоже не на пользу. Нужно накатить тумен ногайский на гуляй-город так, чтобы не только пушками попотчевать можно было незваных гостей, но и из рушниц и из самострелов достать. А сделать это можно лишь тогда, когда татары, которые наверняка уже увидели гуляй-город, посчитают, что русские ратники спешат укрыться в нем и что, воспользовавшись этим, можно будет ворваться в крепость на плечах бегущих. На этом и строился весь расчет. Не сплоховали бы только князья Хованский и Хворостинин да и все остальные воеводы и ратники-опричники. «Пора бы. Трубу! Трубу! – мысленно командовал князьям-воеводам опричного полка Михаил Воротынский: – Пора! Трубу!»
И словно услышал приказ воеводы главного князь Хованский: пробасила его боевая труба, в тот же миг многоголосьем подхватили трубы тысяцких и сотников, и полк, словно послушная десятка ратников, рассекся точно посредине и не веером начал обходить гуляй-город, а понесся к правой и левой опушкам, все более и более очищая середину поля – татарская лава не вдруг поняла, что произошло, а, поняв, не сразу смогла остановиться: конь, увлеченный массой скачущих собратьев, не вдруг подчинится поводу – вот в это самое время многоствольный орудийный залп осыпал ногайцев крупной дробью и ядрами, прореживая лавину.
Положение куда как неприглядное. Самое разумное решение – отступить, и Теребердей (а именно он вел тумен ногайских конников) прекрасно это понимал, но пока тумен будет разворачиваться, огонь пушек, рушниц и самострелов выбьет не одну сотню. Да и ложно отступавший полк (поздно понял это Теребердей) вот-вот скроется в лесу, и кто знает, не перекроет ли он путь отступления. Мурза Теребердей принял самое смелое решение – без остановки штурмовать гуляй-город.
– Урагш!
Еще миг и поле взвыло истошно: «Урр-а-а-гш!» и понеслось на гуляй-город, стегая нагайками своих верных коней. Грохот орудий и рушниц, густо стрелявших по несущимся конникам, утонул в тысячеголосом татарском боевом кличе: «Вперед!»
Ничто, казалось, не сможет остановить десятитысячную черную лаву озверевших людей и разгоряченных коней. Ничто!
Князь Михаил Воротынский повелел дать сигнал, чтобы ратники изготовились к бою рукопашкою. «Как сработают триболы?!» – с все возрастающей тревогой думал князь Воротынский, видя, что дроб и ядра пока бессильны против густой лавы. Они хоть и прорежают ее, но не вносят сумятицы, не сбивают темп, а это весьма опасно.
Но как только первые сотни влетели в полосу трибол, сразу же образовалась куча мала; острые шипы впивались в копыта коней, те падали десятками (щедро рассыпали триболы ертоульцы, молодцы!), новые ряды наваливались на передовые, еще не понимая, что произошло, а кони их тоже валились с раздирающим душу ржанием, бились, силясь вновь подняться, отчего триболы впивались им в бока, причиняя новую боль. Обезумевшие кони уже не думали о своих хозяевах, давили их, били копытами.
– Слава тебе, Господи! – воскликнул князь Воротынский. – Огонь, братцы! Чаще! Прицельней!
Хотя не мог не понимать главный воевода, что его крик могли услышать лишь те, кто стрелял рядом с ним.
До боя рукопашкою не дошло. Теребердей велел дать сигнал отступления.
Опричный полк все это время не почивал на лаврах. По противоположным склонам водослива ратники поспешили выйти на путь отступления ногайцев, причем князь Хованский растянул полк насколько успел, и получилось так, будто лес напичкан русскими ратниками, которые разили всадников из самострелов и рушниц, но стоило лишь ногайцам кинуться на стрелявших, как те рассыпались по ерникам и оврагам, в которые татары боялись соваться. Меньше половины тумена доскакало до главных крымских сил. Мурза Теребердей пал ниц к ногам Девлет-Гирея:
– Ты волен, о великий из великих, отсечь мою голову или переломить хребет, но русских оказалось слишком много для одного тумена. Мои воины не отступили без приказа, их храбрости можно позавидовать, но… Весь лес заполнен полками гяуров.
Хан со злостью пнул в бок мурзу Теребердея и ушел в свой шатер. Думать. Вскоре он велел позвать Дивей-мурзу и долго с ним совещался. Когда же лашкаркаши вышел от хана, то приказал всему войску переправляться через Пахру как можно быстрее и на левом берегу изготовиться для встречи русских полков.
Князь же Воротынский, как только был отбит первый штурм, велел ертоульцам, призвав им на помощь ратников-добровольцев, рыть глубокий ров перед стенами гуляй-города. Он был вполне уверен, что уже на следующий день штурм повторится еще большими силами. «Не меньше трех-четырех туменов пошлет Девлетка…»
Не приостановил князь земляных работ даже после того, как лазутчики из порубежных казаков стали присылать гонцов с вестью, что крымцы переправляются через Пахру, но дальше не идут, а изготавливаются к встречному бою. Подтвердили переход крымцев к обороне и доставленные порубежниками «языки». Князь Воротынский позвал своих бояр.