Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
Марья Ярославна нахмурила брови.
– Не вместно тобе бегать, сынок, – строго сказала она, – вон Ростопча скажет Костянтин Иванычу…
– Матунька, – жалобно перебил ее княжич, – пусти меня. Яз с Ростопчей, матунька, пойду и сей же часец вернусь…
Усмехнулась Марья Ярославна.
– Данилку повидать хочешь? – спросила она.
– Хочу, – потупясь, ответил Иван.
– Ну иди, иди, да в крестовую не опоздай, – сказала Марья Ярославна ласково и, глядя вослед сыну, уходящему с Ростопчей, добавила: – По виду-то через год-два и в настоящие женихи гож, а по душе еще малый ребенок…
В начале
– Государь, – воскликнул он, – старая государыня в Москву едет! Вестники пригнали. От стана до стана, бают, скакали денно и нощно.
– От кого вестники? – радостно переспросил дворецкого великий князь.
– От боярина от Кутузова, Василья Федорыча.
– Отпустил, слава те, Господи, отпустил Димитрей-то матерь мою! – радостно крестясь, сказал Василий Васильевич, а Иван и Юрий, выскочив из-за стола, бросились обнимать и целовать отца и мать.
– Бабушка к нам едет, – кричали они, – бабушка едет!
– Где вестники-то? – спросил великий князь, отстраняя ласкающихся детей. – Пошли-ка их…
– Спят, государь, как в бесчувствии, – ответил Константин Иванович. – Почитай, всю дорогу не спали, токмо на конях сидя дремали. Уж разведал я, государь, пока они не заснули, что государыня-то из Юрьева ноне на рассвете выехала. В Сергиевом монастыре хочет государыня быть, о сем и весть была от нее игумену, отцу Мартемьяну…
– Ты бы, Васенька, – заметила Марья Ярославна, – поехал матушку встретить да кормленье в монастыре устроить.
– Яз и сам о том думаю, Марьюшка, – ответил Василий Васильевич, – а ты собери-ка что получше от узорочья да ладану, коли есть, и маслица лампадного, сколь можно. Ты же, Костянтин Иваныч, обозы для кормленья снаряди.
– Когда, государь, хочешь ехать-то?
– Через день, Иваныч. Не позже. Не спеша поедем. Мне тоже, Марьюшка, отца Мартемьяна повидать надобно.
– Токмо, Васенька, гляди, – вдруг заволновалась Марья Ярославна, – стерегись, Васенька. Как бы опять что не вышло, стражи бери побольше да из воев добрых.
Василий Васильевич рассмеялся.
– Не бойся, – сказал он весело, – Мартемьян-то наш – яз сам его из Вологды в игумены посадил. Шемяка же вон где! В Карго-поле, у Студеного моря, почитай.
– Оно так, государь, – робко присоединился к опасениям княгини Константин Иванович, – а лучше поостеречься, государь. Береженого-то Бог бережет.
– Ну что с вами поделаешь, – улыбаясь, воскликнул Василий Васильевич, – возьму с собой воеводу Басёнка и стражу из его конников!
– Лучше того, государь, и быть не может! – обрадовался Константин Иванович и, обратясь к княгине, добавил: – Ну, будь теперь покойна, государыня, Федор-то Василич такой воевода, что мимо его и заяц не проскочит и мышь не прошмыгнет!
На второй день после отъезда обоза с припасами
– Не погневись, государь, – сказал, усмехаясь в свою рыжую бороду, Федор Басёнок, когда уж посады московские проехали, – что по мольбе княгини твоей я целую сотню конников взял. Не верит она монахам-то.
– Да ведь оставил яз царевичей в заслон Москве, – молвил Василий Васильевич. – Никого от ворогов не пропустят они к нам, а с матерью Кутузов с нашей стражей.
– А от Шемякиных людей, может, кто будет, – быстро проговорил Басёнок, – сей токмо часец о том и помыслил, государь. Может, княгиня-то умней нас. Кто ведает, что у них на уме.
Княжич Иван вспомнил, что бабка ему говорила не раз: «Богу молись, а монахам не верь…» Теперь вот матунька воеводе о том же сказала. Он задумался и понять не мог, почему все в монастыри ездят, кормленье монахам возят, а сами монахам не верят. Думал он об этом долго и напряженно, а спросить отца или воеводу не смел. Больше он не слушал разговоров старших, занятый своими мыслями, но так и заснул, не уразумев, зачем монахи нужны, раз им верить нельзя… Проснулся он уже в селе Братошине, где решено было ночевать, чтобы на рассвете выехать дальше. Уже стемнело. От Москвы с полудня всего пятьдесят верст проехали: дорога уж очень плоха. Из-за оттепелей измаялись кони и кологривы. По всей дороге, в низинах особливо, много зажор было. Луна светила, и в синевато-серебристой мгле Иван хорошо разглядел село, вспомнил его. Узнал, и страшно ему стало. Тогда, будто давным уж давно, ночевали они с Юрием здесь, приехав из Танинского, с охоты на волков.
После ужина Васюк раздел и уложил на пристенной скамье великого князя в отведенном ему и княжичу покое. Уложил потом и княжича у другой стены, на скамейке, а сам лег возле него на полу. Подложив под себя два снопа соломы, он постелил на них азям, а сверху укрылся полушубком.
– Вишь, Иване, – шепнул он княжичу, – добре я постелю свою уладил. Будет мне как у Христа за пазухой…
Княжич ничего не ответил ему, но, помолчав немного, шепотом спросил своего дядьку:
– А помнишь, Васюк, как тогда мы ехали с татой? – Он вздрогнул всем телом и добавил: – Боязно мне!..
Васюк приподнялся немного и, ласково положив руку на плечо княжича, молвил чуть слышно, чтобы не обеспокоить великого князя:
– А что помнить-то все? Прошло худое, и нет его. Спи с богом.
Сказано это было так спокойно и умиротворяюще, что Ивану стало сразу легко и уютно. Чувствуя на плече руку Васюка, он медленно закрыл глаза и вдруг как-то весь растворился в темной теплоте и мгновенно заснул.
Через день, когда все были уже в Сергиевой обители, княжич отпросился у отца в Троицкий белокаменный собор. Игумен отец Мартемьян, седой суровый старик, послал с княжичем своего келейного служку, молодого расторопного Митрофанушку, повелев показать ризницу и вещи преподобного Сергия.