Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

Язвицкий Валерий Иоильевич

– Узришь, как просто жил сей преславный святитель, – строго сказал княжичу игумен, – а всей Руси указывал. Он и Димитрия Донского впервой ополчил на татар, на Мамая. Благословлял тут он великого князя перед Куликовой битвой, когда князь в поход к Дону шел.

Отец Мартемьян благословил княжича, дал поцеловать руку и добавил ласково:

– Иди с Богом, Митрофанушка все тобе покажет, а наипаче иконописание. Сам он сему ныне учится. Ученики у нас остались от Рублева-то Андрея.

Княжич ушел в сопровождении Васюка и Митрофанушки,

оставив отца с игумном и воеводой Басёнком. У крыльца келарских хором, откуда вышел Иван, приметил он трех конников из стражи и пеших человек пять в полном вооружении. У Троицкого собора и внизу, у Пивной башни, где прятался Иван с Юрием два года назад, тоже были конные и пешие воины. Снова тревога овладела Иваном, воспоминанья охватили тоской его сердце. Схватившись за руку Васюка, он прижался к дядьке и спросил вполголоса:

– Пошто вои кругом?

Васюк ласково усмехнулся и сказал весело:

– Брось, Иване. Ждет ноне государь матерь свою.

– Бабунька приедет, – оживился княжич и, сразу успокоившись, спросил: – А когда она будет?

– А бог ведает. Ноне ждут… – Не договорил Васюк, бросился к старику монаху, крикнув на ходу: – Глянь, Иване! Пивной старец, спаситель наш… – Подбежав к монаху, Васюк радостно возопил: – Благослови, отче Мисаиле!.. – Облобызав руку пивного старца, сказал он поспешно: – Отче, княжич Иван туточка…

Иван, узнав старого монаха, подбежал к нему, обнял и поцеловал его.

Вдруг снова вспомнился ему в этот миг весь страшный тот день. Мелькнули темные подземные покои, переодеванье в монашеские рясы и отец на голых санях. Задрожал он от боли и страха, но сразу успокоился, увидев сияющую, радостную улыбку отца Мисаила.

– Ну и вельми же возрос ты, Иване! – весело восклицал старый монах. – Помню, и в те поры велик был, а ныне выше плеч моих! – Увидев Митрофанушку, он крикнул: – И ты с княжичем?!

– Отец игумен повелел, отче, – ответил Митрофанушка, – иконы и стенописания Рублева показать и ризницу. Ризы преподобного.

– Поди-тко ты в Пивную башню. Там отец Никифор у меня сидит. Возьми ключи у него, – сказал старец и, обратясь к Ивану, разъяснил: – Отец-то Никифор – пономарь и ключарь у Троицы.

Отец Никифор почти бегом прибежал вместе с Митрофанушкой – хотел видеть он княжича Ивана, будущего великого князя московского. Княжич не знал пономаря, но приветливо ответил на его поклон.

Гремя ключами, отец Никифор торопливо отпер железные врата собора и первым впустил княжича. Приблизившись ко гробу Сергия, все благоговейно опустились на колени, а пивной старец, отец Мисаил, пропел вслух небольшой отрывок из акафиста преподобного.

– Наперво в ризницу, – заявил отец Мисаил, когда все встали с колен, помолясь в соборе у гроба преподобного.

Но Иван невольно задержался перед иконостасом, где на царских и боковых вратах сверкали красками, как сияющие радуги, иконы письма Андрея Рублева. Тут застал их всех

пришедший поспешно сухонький старичок протоиерей с трясущейся головой, настоятель собора. Благословив Ивана и прочих, сказал он глуховатым, но все еще нежно звенящим голосом:

– Прошу тя, княже, в ризницу.

Не выходя из собора, пошли они внутренним узким проходом, которым ризница соединяется с храмом. Ивану было все это любопытно вначале, но потом наскучило – вещи преподобного не трогали его. Он довольно равнодушно смотрел на ризы, кресты и остроносые башмаки Сергия, на ложку его и посох. Только деревянная чаша для причащения понравилась ему. Никогда княжич не видал деревянных чаш, а только из серебра и золота. На этой же чаше по багряному полю мелко-мелко были писаны иконы, изображая Христа, Богоматерь и Ивана Предтечу.

Княжич устал, голова закружилась немного, и стал он позевывать. В это время прибежал в ризницу монашек от игумна звать княжича. Иван безразлично встретил этого посланца, но, услышав, что приехала старая государыня, невольно воскликнул:

– Отпустите меня к бабуньке!

И, не дожидаясь ответа, бегом устремился к выходу, сопровождаемый Митрофанушкой и с трудом поспевавшим за ними Васюком. В сенях Ивана встретила мамка Ульяна. Увидев питомца своего, всплеснула руками она и воскликнула:

– Куда ж ты растешь-то тако, Иванушка?! – Но тотчас же заплакала от радости, охватила его за шею руками, целовала и бормотала сквозь слезы: – Ишь, мамку свою перерос! Да и пора: ты вверх, а я уж вниз расту, соколик мой ясной. Господи, не чаяла не гадала и свидеться.

– Бабунька где? – целуя мамку, спросил Иван.

– Беги, беги, солнышко, – улыбаясь радостно, затараторила Ульянушка, – у игумена бабунька с татой…

Но Иван не дослушал и не помнил, как пробежал по сеням к трапезной. Софья Витовтовна вскочила со скамьи, увидев внука.

– Иванушка! – вскрикнула она и замолчала, крепко обнимая княжича.

Она не могла говорить, и только радостные слезы бежали у нее по щекам. Но, быстро овладев собой и отодвинув немного внука, она, улыбаясь, сквозь слезы смотрела в его лицо, а княжич всхлипывал и повторял без конца:

– Бабунька милая! Бабунька…

Софья Витовтовна посадила его рядом с собой на скамью и, перекрестив, сказала строго:

– А теперь сиди смирно и слушай. Мне с татой и с отцом Мартемьяном о делах говорить надобно.

Иван сразу успокоился и замолчал.

– Говори, сыночек, – обратилась Софья Витовтовна к великому князю.

– Так вот, матушка, – продолжал Василий Васильевич прерванный разговор, – яз за услуги его и помощь после обрученья подарил ему Ржеву…

– Ржеву?! – воскликнула Софья Витовтовна.

– Ржеву, – твердо продолжал Василий Васильевич. – Надобны мне были еще полки его и огненная стрельба, дабы Шемяку давить, дабы тобя, матушка, десницей Борис Лександрыча от полону изнять!