Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
– И мы пойдем, – сурово сказал Ондреяныч, – токмо ране все поля круг Москвы спалим! А потом поведу я вас к государям нашим. Пока же нужней мы тут. Ныне вот через Кудрино пойдем – Третьяка жечь. Туточка я все дорожки, все угорья и ложбинки ведаю, пройдем вражками большими и малыми, рощами и дубравами. Обойдем станы татарские неслышимо и незримо для поганых.
С охотниками у Максима Ондреяныча был и сынишка его Емелька, семнадцати лет.
– А мамке про то сказывать? – спросил он у отца.
– Хлеба возьми токмо. Через день-два, мол, вернемся, а боле ничего не сказывай. Ну, робята, – обратился к мужикам Максим Ондреяныч, – бери
Через час вышли все в поле и начали красться к Москве-реке, а июльская ночь – безлунная, темным-темная, хоть глаз выколи. И звезды видно, и Млечный Путь жемчугом переливает, а по земле – ничего не видать.
– Токмо бы нам ордынцев обойти, – шепчет Ондреяныч, – не глазами, а ушми глядеть нам надобно. Вперед я пойду, а вы за мной, как нитка за иглой. Шагу не отставай.
Перейдя Москву-реку через «живой мост», [118] вышли они к сельцу Киевцу, [119] прокрались потом вдоль речки Черторыя, [120] что, впадая в Москву-реку, бежит по дну глубокого оврага, прошли до устья малой речонки Сивки. [121] От засухи речонка совсем почти пересохла. Перешли ее вброд, а воды в ней было ниже колен. Тут Ондреяныч повел охотников-сирот вверх по крутому краю оврага на дорогу в Кудрино, к усадьбе богатого гостя Вавилы Третьяка. Тут же, за овражком, станы татарские начинаются. Собрал всех вокруг себя Максим Ондреяныч и шепчет:
118
«Живой мост» – мост из связанных бревенчатых плотов.
119
Сельцо Киевец – находилось на берегу Москвы-реки в районе теперешней Остоженки.
120
Речка Черторый – ныне течет по подземной трубе у Кропоткинских ворот, впадая в Москву-реку возле Соймоновского проезда.
121
Сивка (правый приток Черторыя) – протекала по дну небольшого овражка там, где ныне улица Сивцев Вражек.
– Слышь, как татарове, словно в улье, гудят. Велики станы-то. Спят окаянны, а шум-то и гул токмо от стражи их да от коней и верблюдов. Со всех сторон такими станами Москву обложили. Мы, робята, кустами поползем. Хошь и темна ночь-то, а лучше кустами. Держись друг за друга и ко мне ближе. Без меня заблудитесь…
Они поползли меж кустов по краю овражка. Вчера еще днем все здесь места высмотрел Ондреяныч, все наметил – куда и как идти. Собрал опять своих охотников поближе и опять в уши им шепчет:
– Сей часец вот кусты кончатся, снимемся все мы скопом и айда бегом. За мной все бегите. Посвищу, когда будет надобно. На дорогу выбежим, а там рощица есть и снова овраг. С пещерой овраг-то. Зарос весь, камни в нем, а берега круты. Коням нет ходу…
Хотя и знает хорошо эти места Ондреяныч, а все же боится, тревожится сильно. Идут они крадучись, а где и на брюхе ползут. Вот и кустов нет – значит, тут поле перебегать.
– Тут вот перебегать, – шепчет он сиротам, – а кто знает, так ли
Они бросились кучей вперед в стремительном беге. Пробежав шагов двадцать, Ондреяныч вдруг запнулся, но не упал: из-под ног у него вскочил лежавший на земле человек.
Понял Ондреяныч, что на татар они наткнулись, а уж поздно, деться теперь некуда, а только бежать скорей надо к дороге.
– Прочищай дорогу ножами! – кричит Ондреяныч. – За мной беги, робята! За мной!
Шум поднялся всполошный, забегали татары, кричат:
– Яртаул великого князя! На коней! На коней! Русские!.. Яртаул великого князя!
Режутся сироты с татарами, а сами на голос Ондреяныча бегут, и стража татарская к станам своим бежит.
– На коней, – орут истошным криком татары, – на коней! Русские!..
Вот и конский топот раздался, скачут татары в сторону к главному стану, где сам царевич Мозовша стоит.
– Спаси, Господи, и помилуй, – бормочет Ондреяныч, – токмо бы местом не ошибиться.
Бежит он очертя голову, а ноги сами место помнят, бегут куда надо, и сироты за ним топают, спешат на свист его. Вот и рощица березовая. Кубарем они скатываются в овражек, и кажется, целую вечность ползут по земле среди колючек и кустиков. Наконец вслед за Ондреянычем заползают все в пещеру.
– Спас Господь, – говорит Ондреяныч. – Ишь, они, поганые-то, стражу где поставили. Утресь ничего тут еще не было, ан, вишь что! Ну да избавил Бог.
Сироты радостно крестятся, переговариваясь вполголоса:
– Зарубить могли, окаянные. Человек сто в дозоре-то было…
– Сами, вишь, спросонок испужались, а то бы ссекли нам головы…
– Я двоих проколол кончаром, – гудит злой голос.
– Мы с Семкой ослопами их глушили!..
– А верно, – весело говорит во тьме молодой парень, – верно про государя-то бают. Вишь, и татары его ждут…
– Стой, робята, стой, – вдруг громко и радостно сказал Ондреяныч, – а оно, может, так и есть! Пришел, может, государь-то наш. Слышь, в станах у их шум и гом какой поднялись…
– Поднялись не поднялись, – раздался в пещере злой голос, – а Третьяка жечь надобно. У сирот все пожгли, кой у кого из бояр и купцов пожгли, а Третьяка толстобрюхого с Гаврилычем оставили. Пущай татары как хотят, а ты, Ондреяныч, веди нас к Третьяку!
– А что ж, – согласился Ондреяныч, – жалеть их нечего.
Когда они вылезли из пещеры, то в овраге еще больше стал слышен шум у татар. Поднялись сироты на край оврага. Еще слышнее всполох в станах татарских.
– Право слово, – радовался невидимый в темноте молодой парень, – право слово, государь приехал!
– Государь, государь! – прервал его злой голос. – А может, к приступу татары-то идут, а ты, словно сорока, – государь да государь! Неча тут деять, айда к Третьяку!
Кремлевская стража слышала со стен, что в татарских станах шум поднялся во тьме темной. Сначала шумели, кони топали за Боравинскими воротами, потом шум пошел по всем станам. Вскоре же все стихло. Воеводы решили, что татары хотят приступать, и повелели воинам и горожанам готовить против врагов пушки и пищали, самострелы и щиты, луки и стрелы и прочее, что нужно для боя.