Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
– Подал ты руку помощи мне на старости лет, Григорий Григорьевич, пока жив – буду за тебя Бога молить. Да жить-то, видать, еще недолго… Не возражай, граф! Тебе бумаги свои оставлю. Талантлив ты, Творец тебе даровал рвение к наукам. Да только при дворе обитая, чай, не просто ученым соделаться?
Ломоносов с юности слыл человеком прямым, нелукавым. Это-то больше всего и нравилось Григорию в нем.
– Дело лишь в лености моей превеликой, – прямо ответил Орлов на его вопрос. – Государыня ругает меня: за что ни возьмусь, ничего, мол, до конца не довожу.
– Да полно, наговариваешь на себя,
– Слишком лестного вы мнения обо мне, Михайло Васильевич. Вы – светило науки нашей, гордость русская… Я-то кто против вас?
– Ты… орел ты, Григорий Григорьевич!
«Любитель чистых муз, защитник их трудов,
О взором, бодростью и мужеством Орлов…»
– Михайло Васильевич! – растроганный Григорий обнял Ломоносова…
Григорий стряхнул воспоминания, тяжело вздохнул.
– Пойду я от тебя. Засиделся. Напиться бы как следует, да уж и пить скучно…
Что тут можно было ответить?
Когда брат ушел, Алексей подошел к окну, резко распахнул створки. Потянуло свежестью, чистотою… Орлов присел в кресло у камина, принялся обдумывать доклад, который велела ему подготовить императрица. Да, мечтать всегда очень легко! Что в амурных делах, что в политических. Обрезать Турции крылья – сладчайшее желание не только его, Алехана. Но чтобы выйти в южные моря, нужен, конечно же, флот. А его нет! Ибо то, что есть ныне, можно называть как угодно, только не флотом. Вместе с Петром умерло и стремление России к господству в морях, оживая лишь в сердцах немногих «чудаков». Алексей осведомлялся, изучал вопрос и понял: нынче Россия вместо флота имеет позорище! С Турцией воевать такими кораблями нельзя – развалятся после первого же залпа. А без кораблей мечты о покорении Порты надо оставить. И теперь кавалерист Алексей Орлов мучительно думал: как исправить положение, с чего начать, как к сему делу подступиться?
Дверь скрипнула, в комнату тихонечко заглянул Сережа Ошеров.
– Сережка, ты чего? – изумился, увидев его, Алехан. – Зачем поднялся?
Сергей вошел, аккуратно прикрывая за собой дверь. Он был полностью одет и ложиться, видимо, больше не собирался, хотя выглядел очень бледным и заметно ослабевшим.
– Сил нет лежать, Алексей Григорьевич! Я уж лучше похожу потихоньку.
– Садись, садись, – захлопотал Алексей, придвигая ему кресло, в которое Сергей тут же опустился. – Не дело на себя плевать, Сережка, ты теперь скорее оправиться должен. Государыня поручение тебе сыскала, отправляет во Францию курьером с секретной почтой для нашего посла.
– Граф! – Сережа, сидя в кресле, подался вперед, в глазах заиграли искорки, и даже легкий румянец проступил на бледных щеках. – Вот счастье-то!
– Начни только служить по-настоящему, а там столько случаев явиться поработать на пользу Отечества. Легче тебе?
– Полегче вроде бы. Голова только болит.
– Ладно. Это скоро пройдет. Ужинать будешь со мной?
– Да, Алексей Григорьевич.
– Значит, выздоравливаешь. А об обидчиках твоих государыне доложено. Думаю, повелит разжаловать, ежели не сошлет.
Сергей равнодушно махнул рукой. Он обиды ни на кого не держал, и желания отомстить у него не было.
Орлов вызвал слугу, распорядился принести ужин прямо в комнату.
– Ты, Сереженька, ручкой-то не маши, – сказал Алехан, отпустив лакея. – Здесь дело не кабацкое, а политическое. Ты словно Григорий мой – бывшие приятели зарезать его хотят, а ему и дела нет, всех готов простить и отпустить на все четыре стороны. А во всем мера нужна. Когда мне Шванвич рожу саблей раскроил – это одно. А когда имени Ее Величества смеют касаться… Всех бы я их, Сереж, куда Макар телят не гонял. Все зависть подлая человеческая. Гришеньку довели, боюсь, по тайности тебе скажу, сопьется – он, кажется, к сему склонен. Да что там…
Явился легкий ужин. Алексей принялся разливать по бокалам сладкое вино. Красная струя плеснула в тонкое стекло, в глубине прозрачно-темной жидкости что-то призрачно золотилось, и Сергей, подняв бокал, смотрел сквозь него на свет. Он мечтал о предстоящем путешествии…
Алехан задумался, тяжко вздохнул.
– Значит, так и сказал: «Цареубийца проклятый»? – пробормотал словно про себя.
Сергей кивнул.
– Плюйте вы на них, Алексей Григорьевич! Все они мизинца вашего не стоят.
Орлов залпом осушил бокал.
– Сережка, ты-то хоть не веришь, что я императора придушил?
Сергей едва не поперхнулся.
– Ну, граф! Такой вопрос…
– Прости, братец. Я-то понимаю, от кого это… А Никита Иванович, верно, думает, что он умнее всех.
Алексей плеснул себе еще вина, встал, подошел к окну. Сергей невольно залюбовался им. Пышная роскошь маленькой прелестной комнаты меркла перед живой красотой этого величавого, сильного молодого человека, даже его щегольской наряд с золотым шитьем и драгоценными камнями казался лишь достойным обрамлением этой красоты. Алексей не отличался утонченной «херувимской» прелестью своего старшего брата, лицо его было, пожалуй, и грубовато, но взгляд, поистине орлиный, а сейчас – затуманенный грустью, мужественность и открытость этого лица в сочетании с великолепной богатырской фигурой производили на всех, знавших Алексея Орлова, удивительное впечатление. Он был прост и радушен в общении, но многие видели в нем загадку, что-то оставалось в нем непременно сокрытым от посторонних глаз. В отличие от Григория Алехан умел таить в себе свои чувства.
«Был бы я похож на него, – подумал Ошеров, – быть может, принцесса Августа…»
И тут же едва не плюнул.
«Все, кончать пора с этим, не то и с ума так спятить можно! Словно опоили меня. Нет уж! Лучше я себе метресску заведу. Вот как вернусь из Франции… А то и в Париже кого-нибудь присмотрю».
Орлов думал о своем.
– Что же ты не спросишь ни разу, – тихо заговорил он, – что же произошло тогда там, в Ропше?
Сергей так и ахнул.
– Алексей Григорьевич, я не смел… – пролепетал он.
Алексей нахмурился.
– И правильно, – сказал, подумав. – Я никого называть не хочу, не мне обвинять других. Все это так случилось… дико… никто ничего не понял… Но я не повинен в этой крови! – он в сердцах стукнул кулаком по оконной раме. – На кресте клянусь! Вина моя в другом – не уследил, не успел… Не успел спасти его, а теперь ее пречистое имя пятнают грязью! Так пусть… Пусть уж лучше меня зовут цареубийцей, проклинают, пусть ненависть на меня отвлечется, презрение на мое имя ляжет. Пусть! Только бы ее не трогали…