Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
Как она изменилась! Сергей глядел на нее, наглядеться не мог и изумляться не переставал. Совсем другая… Вытянулся овал похудевшего лица, и вся она стала тоньше, нежней, грациозней – и… стала меньше походить на покойную императрицу. Фея! Явилось в ней что-то и впрямь нереальное, словно ускользающее… Ни тени былой детской гордости – движения, слова, жесты, хоть и величавы, но одновременно мягки и осторожны, словно принцесса боится ступить лишний шаг, разбить что-то хрупкое. Красота и та стала какая-то странная, словно бесплотная, будто девушка едва оправилась от тяжкой болезни. Но светло-серые глаза с голубым отливом были прежние – ясные, ласковые, светящиеся.
Что-то забурчал важный старый слуга.
– Не узнаешь, Василь? – улыбалась Августа. – Впрочем, куда
– Вы тоже, княжна.
– Что же мы здесь стоим? Спросим отдельную комнату, посидим, поговорим… Вы мне все, все расскажете. Вы в Париж? Из России? Боже, как я соскучилась по России!
– Я уезжаю из Парижа, – объявила княжна Сергею, когда они вдвоем сели за стол.
Юноша молча глядел на нее с затаенной нежностью. Казалось, ему не надо слов, не надо никаких рассказов – достаточно нежданного счастья видеть ее. Но Августа чувствовала, что весь он полон ожиданий, вопросов, надежд и предчувствий.
Он вновь обратила к нему свое милое лицо, внимательно, смело взглянула прямо в глаза. Казалось удивительным и нереальным, что он все еще может любить ее, что его полудетские чувства обернулись чем-то настоящим и сильным.
– Вы путешествуете? – спросила девушка, лишь бы что-то сказать.– По долгу службы, – ограничился Сергей кратким ответом. Даже своей фее он ни за что бы не открыл сущности своего секретного, хотя, в общем-то, бесхитростного поручения.– Расскажите о России, – попросила княжна. – Я уехала с тетушкой за границу по высочайшему повелению почти сразу же после нашего расставания. И с тех пор ни разу не была на родной земле. Сейчас царствует государыня Екатерина. Здешние газеты противоречивы на ее счет, и порой меня мутит от бессовестной лжи. России завидуют, Сергей Александрович!
– Насколько мне известно, государыня Екатерина Алексеевна не раз говорила, что прозревает великое будущее нашего Отечества, – ответил Ошеров. – «Россия – это вселенная!» повторяла она в частных разговорах с моим другом графом Орловым.
Княжна бросила на него любопытный взгляд.
– Орлов – ваш друг?
– Алексей Григорьевич. Достойнейший человек.
– Расскажите мне все, – еще раз, почти по-детски умоляюще попросила Августа.
Сергей с удовольствием откликнулся на эту просьбу, воспоминания о перевороте, в котором он таким жаром принял участие, возбудили в нем вдохновение. Августа слушала, боясь проронить слово. Когда он окончил долгий рассказ и, застенчиво улыбнувшись ей, замолчал, девушка вздохнула.
– Я хотела бы вернуться, да видно, не судьба, – княжна заговорила тихо, заламывая тонкие бледные пальцы. – И Париж… Боже, сколь пережито, сколько слез выплакано, – вдруг вырвалось у нее с жаром. – Едва-едва успела попривыкнуть, освоиться… И вот опять…
– Что случилось? – робко спросил Сергей. Августа молчала. Смотрела на него с грустью, раздумывала. А когда, наконец, заговорила, он не узнал ее голоса. Заговорила она почему-то по-французски, как-то странно, причудливо, будто читала книгу. Отведя взгляд, вглядывалась в пространство пред собой, словно видя в нем что-то чуждое и неотступное.
– …Засыпал тихий сад моего поместья в окрестностях Парижа, – слушал Сережа, – и я выходила гулять под покровом сумрака. По ночам меня тяготило молчание моего огромного готического замка, становившегося черным внутри, а из сада, в свете звезд, он казался хрупким и всеми своими линиями устремлялся ввысь в едином порыве… Звезды над Парижем иные, чем над Черниговом, Сережа. Но те же звезды видят и Россию… Я часами могла ходить по лабиринту дорожек, вслушиваться в ночные звуки и тут же забывать о них, потому что сбивалась череда воспоминаний, в которых путались странные тяжелые мысли, наполняя душу – как ни старайся бороться! – живой, острой болью. Не знать, кто ты, зачем ты… Страшно. Сладким сном спала в эти часы Марья Дмитриевна, а Василь стоял на входе в сад, в воротах, оберегая меня. Только в эти часы я могла быть собой, могла, не стыдясь самой себя, плакать по Родине, по матери, которая умерла, которую я не знала и уже не узнаю, по отцу, которого,
А по ночам мой садик стали наполнять звуки музыки, доносившиеся снаружи. Сильный мужской голос чарующе пел романсы, и журчание французского сливалось со звучным аккомпанементом. Он не уставал, он пел часами, и я часами могла его слушать. Я не видела его. Мне казалось, что поет душистый воздух, пропитанный ночной свежестью, поют звезды, поет дивная грация стройных черт моего замка… Это был маркиз де Монтемар. Как он узнал, что я люблю гулять в саду по ночам? Для меня это до сих пор загадка. Я слушала его… А едва светало, он уже мчался на горячем коне по дороге к Парижу. Однажды пораньше поднявшись на башню замка, я увидела, как лихо он мчится прочь. Мне казалось – в отчаянии… Изредка встречаясь с ним в свете, я делала вид, что ничего не происходит. Он не ухаживал, не подходил, он лишь грустно и выразительно глядел на меня прекрасными черными глазами, и в его взгляде я читала благоговейную мольбу… И вновь играла роль…
– Вы полюбили его? – ревниво воскликнул Сергей.
– Наверное, – прошептала Августа.
– И… что же? – робко пробормотал Ошеров.
Она задумалась и замолчала надолго, но в потемневших глазах не было слез. Зато Сереже хотелось плакать. И вдруг лицо княжны стало строгим и будто недобрым.
– А потом появился он! – с ненавистью произнесла она.
– Кто? – выдохнул Сергей.
– Черный человек…
Августа встала и подошла к окну. Ее обед остыл, оставаясь нетронутым. Княжна смотрела во двор, напряженная и мрачная. Сергей боялся вымолвить слово…
– Сергей Александрович, – решительно заговорила Августа, – я никогда, никогда не открою вам эту тайну. Она не моя. Я доверяю вам, но подумайте… Я… – ее голос понизился до шепота, слова едва-едва можно было разобрать, – во мне – кровь Романовых. В ныне царствующей императрице – нет. Вы все поняли?
Сергей робко кивнул. У него во рту сразу пересохло, в сердце прокрался непонятный страх…
– И я бегу из Парижа, – закончила княжна. – Пока еще сама не знаю куда. Бегу от черного человека… Но от себя я уже не денусь никуда…
Она вспоминала… Вспоминала о том, о чем говорить не хотела, но что – растревоженное – само выходило из глубин памяти. К ней стали приходить странные письма. Они взбудоражили ее, но раздразнили любопытство. Некто настойчиво желал увидеться с нею, воспевал ей сладкие дифирамбы, но Августа могла поклясться, что это не письма влюбленного человека. Принцесса терялась в догадках. Наконец на вечере у некой графини к ней подошел внешне симпатичный человек в сутане, и княжна подивилась, что делает духовное лицо средь легкомыслия блестящего вечера. У духовного лица оказался весьма подвешен язычок, рассыпавшийся в комплиментах русской княжне, но после ужина священник исчез. Августа расспросила о нем у хозяйки вечера, своей хорошей знакомой.