Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
Они вышли из дома черным ходом, спустились в сад, залитый золотым вечерним светом. Орлов был подавлен. Сергей видел это, но сердце у него кипело, и он не удержался, чтобы горячо не посетовать:
– Эх, граф, все думается мне: коли так уж сложилось, вы бы лучше сами на корабле ее арестовали! Честнее б это было…
– «Лучше». Для кого? – удивился Орлов. – Да она б тогда, горячка, за борт кинулась, и полк солдат не удержал! А так… Я ей отписал, мол, тоже арестован, страдаю, надейтесь – освобожусь, так помогу… Так-то надежды больше ее в Петербург без приключений доставить.
Этот бессердечный
– Ну, ваше сиятельство! – выдохнул он. – Не желал бы я быть вашим врагом!
– Эх! – с горечью отозвался Орлов. – Да ты, я вижу, уже и другом моим быть не желаешь.
Сказаны эти слова были с такой искренней грустью, что Сергей тут же смягчился.
– Нет, Алексей Григорьевич. У меня нет более близких друзей, нежели вы. Это правда, и если б я мог доказать…
Его рассеянный взгляд скользнул по ограждающей сад стене… Сергей вскрикнул, толкнул Орлова, закрывая его собой. Алехан от резкого толчка потерял равновесие, повалился на землю, увлекая за собой и Сергея, за которого невольно ухватился. Невидимый стрелок промазал. Орлов вскочил на ноги и поспешил к дому, таща за собой Ошерова…
Они перевели дух, лишь оказавшись в недосягаемости для наемного убийцы.
– Считай, что доказал! – к изумлению Сергея, глаза графа горели едва ли не торжеством. – Что я говорил, а? Любопытно, долго ли он меня выслеживал? Если бы не ты… Вот оно, Сережа. Голову даю на отсечение, что это иезуитские штучки! Эти господа не выносят поражений. Эх, бежали мы постыдно, дая за тебя испугался! Ты мне жизнь спас…
– Алексей Григорьевич, вам надо в Россию! – воскликнул взволнованный Сергей. – Как бы беды не приключилось…
– В Россию? А эскадра? Я же командующий!
– Сдайте командование другому, ущерба не будет, нынче мир. Жизнь спасайте! Кажется, и вправду не шуточки.
Орлов нахмурился.– Подумаю. А ты прав – очень скверная история…Вскоре эскадра снялась с якоря. Фрегат «Три иерарха» вез пленницу. Граф Орлов вместе со своими судами возвращался домой. К удивлению его, Сергей просил разрешения остаться за границей еще на некоторое время.
– У меня не закончены дела, – хмурился Ошеров, ничего не объясняя.
– Догадываюсь, кажется, – отвечал проницательный Орлов. – Ну, чего бы ты ни задумал, желаю удачи!– Спасибо, граф. Не знаю, когда вернусь. А России от меня поклон.
Глава десятая Торжество мира
Россия… Москва… Коломенское… Счастливый, забывший все невзгоды, забывший даже об уколах совести граф Алексей Орлов вдыхал воздух горячо любимой Родины… Мир, слава Богу, уже почти год, как мир!
Увидев при дворе Екатерины богатырскую фигуру Потемкина, Алексей почувствовал вдруг, что нет у него сейчас злости к сопернику. Нет, потому что великое и светлое царило в душе – они победили! Оба они вложили свою долю в славную победу. И, заметив друг друга, оба поспешили крепко обняться, без слов поняв друг друга.
*
…Алина, называвшая себя «дочерью царицы Елизаветы», конечно, совсем не о таком знакомстве с Россией мечтала. Вместо царского дворца – Петропавловская крепость, вместо преклонения восторженного народа – конвой да тюремщик. Ужасно, ужасно, узнице казалось, что и несправедливо… Впрочем, поначалу положение ее было вполне сносным, ее содержали в сухом и светлом помещении, оставили ей служанку, приносили книги… Следователем по делу самозванной принцессы Екатерина назначила фельдмаршала Голицына, которого отозвала когда-то с поста командующего 1-й армией. Голицын был человеком добрым и мягкосердечным, он жалел молодую, красивую и, как оказалось, больную женщину (у Алины объявилась чахотка), но даже он был выведен из себя характером арестантки и отписывал Екатерине в Москву, что пленница нагла, лжива и зла.
Екатерина чувствовала к «бродяжке» какую-то инстинктивную неприязнь, едва ли не ненависть. Было ли это последней каплей, которая переполнила чашу терпения императрицы, измученной несчастьями, выпавшими на долю ее государству? Вскоре Голицыну поступило высочайшее распоряжение переменить условия заключения самозванки на более суровые. Но это не помогло – Алина не собиралась ни в чем раскаиваться. Молчали и захваченные с нею Доманский и Чарномский.
*
Императрица жаловалась Алексею Григорьевичу:
– Бродяжка ведет себя наглее некуда! Взгляни, что осмеливается мне писать.
Орлов пробежал глазами поданные листы, усмехнулся.
– О! Требования. «Можно было бы обращаться со мной помилосерднее!»
– И подписывается негодяйка: «Элизабет»!
– Так и не созналась?
– Нет. Она превысила меру моего терпения своей наглостью и ложью.
Орлов призадумался.
– В конце концов, наша красавица и впрямь может не знать, кто она. Мало ли их – родства не помнящих жертв преступной любви… А сказка-то хороша слишком, чтоб вот так просто от нее отступаться. Я навещу ее, государыня.
– Ты?
– Почему бы и нет? Хвалиться не желаю, но я пробудил в ней такой вулкан страстей…
Екатерина поморщилась.
– Только не надо откровений! Я не верю, что она тебе в чем-то признается. Но попытаться не худо.
– Я готов, матушка, хоть сейчас отбыть в Петербург.
Алексей сидел немного в стороне от Екатерины, и она не видела, что он пристально смотрит в ее лицо, которое сегодня от внезапного недомогания было осунувшимся и побледневшим, и причитает про себя: «Умаялась, сердешная, измучилась. Да, нелегок воз – держава Российская. И помочь я тебе не в силах, – сама же более не зовешь, другой у тебя теперь орел! Кто я тебе ныне – друг или враг? Не хочу видеть бродяжку, но ради тебя, государыня, ради тебя лишь готов с сей особой вновь встретиться. Вдруг сумею, помогу тебе, хоть одну заботу сниму с плеч твоих».
*
…Четкий стук собственных каблуков в тишине узкого полутемного коридора показался Алехану зловещим, и ему стало еще тягостней. Он не то чтобы оробел, но неприятно сжималось сердце в преддверии невозможной встречи.
– Сюда, ваше сиятельство! – тюремщик зазвенел ключами.
Сопровождавший графа Голицын устало вздохнул.
– Дай Бог, батюшка, чтобы у вас хоть что вышло! Замучила меня упрямица! Я уж к ней и так, и этак… Порой кажется, что и меня с ней вкупе в крепость упекли. Нет, граф, города штурмовать легче было, ей-Богу!