Кодекс бесчестия

Левашов Виктор Владимирович

– Посмотрите на этот снимок, товарищ генерал, - предложил я.

– Уйди, парень, - не поворачивая головы, попросил он.

– Уйду, - пообещал я.
– Но вы сначала взгляните.

Он нехотя, только чтобы отвязаться от меня, бросил взгляд на фотографию и тут же схватил, впился в снимок глазами.

– Это он?
– спросил я, хотя спрашивать было не нужно.

– Когда? Когда сделан снимок?

– Там указано время.

– Девяносто восьмой год, - прочитал он.
– Что это значит?

–

Это значит, что вы поторопились его похоронить. Откуда вы узнали, что он расстрелян?

– Донесла агентура.

– И вы поверили?

– Мы перепроверили донесение по всем каналам! Этот снимок - фальшивка!

– Нет, товарищ генерал, не фальшивка, - возразил я.
– Снимок сделан в следственном изоляторе "Лефортово". Два года назад майор Калмыков был осужден на шесть лет строгого режима как наемный убийца.

– Майор Калмыков не мог быть наемным убийцей!

– Я не сказал, что он наемный убийца. Я сказал, что он был осужден как наемный убийца. О суде над ним была даже передача по телевизору.

– Он сейчас...

– Да, жив. Жив и на свободе. Но он недолго останется на свободе, если вы не захотите ответить на мои вопросы.

– Смотря на какие вопросы.

– Что произошло четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года на советском военном аэродроме в Кандагаре?

Генерал цепко, остро впился в мое лицо глазами, как бы пытаясь понять, откуда мне это известно. Но не понял, а спрашивать не стал. Сработала профессиональная выучка. Он привык к тому, что никто никогда прямо не отвечает на прямые вопросы. Но на мой вопрос ответить было нужно. Он ответил:

– Это государственная тайна.

– Что произошло в час ночи пятнадцатого декабря? Почему майора Калмыкова выдернули из постели, посадили в новейший истребитель-перехватчик и отправили в Кабул?

– Это государственная тайна, - повторил генерал.

– Что произошло в восемьдесят восьмом году в Пешаваре?

– Это государственная тайна!

– Ладно, - сказал я.
– Государственная тайна. Тогда спрошу о другом. Почему жене майора Калмыкова не дали пенсию за пропавшего без вести мужа? Почему его жене не дали пенсию даже после того, как в восемьдесят восьмом году он погиб как герой?

Лазарев не ответил.

– Тоже государственная тайна?
– спросил я.

– Да!
– крикнул он.
– Да, тоже! И не задавай мне больше таких вопросов! Тебе этого не понять!

– Да, мне этого не понять, - согласился я.
– Ну, а почему вы просто не пришли к ней, к жене человека, которого вы считали своим сыном, и не сказали: "Галя, Костя погиб"? Почему вы не сказали ей: "Галя, Костя погиб как герой. Скажи его сыну, что он может гордиться своим отцом. Скажи ему". Этого-то вы почему не сделали?

– Я не имел права этого сделать. Я не имел права даже близко подойти к ней. У меня разрывалось сердце, но я не мог

этого сделать!

– Почему?

– Потому что этого требовал от меня мой долг! Потому что я давал присягу!

– Кому?

– Я давал присягу служить Родине. И я буду верен присяге. До самой смерти!

Я встал.

– Спасибо, товарищ генерал-лейтенант, что вы согласились побеседовать со мной. У меня больше вопросов нет. Но если вы хотите знать, что я обо всем этом думаю, скажу.

– Да что ты можешь мне сказать!
– устало отмахнулся он.

– То, что тебе очень не понравится, старый пердун! Тому, что ты называешь Родиной, ты скормил всех своих сыновей, ты скормил ей свою жену...

– Молчать!
– рявкнул генерал-лейтенант Лазарев.

– Да нет уж, дослушай. Ты бросил их прямо ей в пасть! Одного за другим! А сколько она сожрала чужих сыновей? Ты присягал Родине? Ты присягал Молоху! Ты и сейчас продолжаешь служить ему! Ты готов отдать ему и последнего своего сына, который чудом остался жив! Я не дам тебе этого сделать. Слышишь, ты, сапог х..в? Я не дам тебе этого сделать! Я тоже присягал Родине. Той Родине, которая мать, а не бешеная волчица! Будьте здоровы, генерал. Честь имею!

Я развернулся и двинулся к выходу.

Он окликнул:

– Пастухов!

Я даже не оглянулся.

– Пастухов, стоять!
– гаркнул он, как тот матрос, который над реями рея.

– Да пошел ты на ...!
– вежливо сказал я ему.

– Подожди, Пастухов!
– попросил он.

Я остановился.

– Ну?

– Вернись.

Я вернулся.

– Сядь, - сказал он.

Я сел.

– Спрашивай.

– Вы разрешите включить диктофон?

– Включай.

Я вытащил "соньку", положил на середину стола, пустил запись и задал первый вопрос:

– Начните с начала. С восемьдесят четвертого года. Что было четырнадцатого декабря в Кандагаре?

– Четырнадцатого декабря в Кандагаре был очень сильный буран. Мы готовили большой десант в тыл моджахедов. Подготовка, как всегда, велась в строжайшей тайне. Но у нас были сведения, что агентура Ахмед Хана получила информацию, и будет сделана попытка сорвать операцию. На аэродроме выставили усиленное охранение. Приказ был: стрелять на поражение по любой подозрительной цели... Ты куришь?

– Нет.

– Я тоже бросил. Сейчас бы закурил. Ну да ладно. Так вот. В двадцать три пятнадцать по московскому времени или в три пятнадцать по местному одному солдату показалось, что кто-то подкрадывается к стоянке бомбардировщика. Он дал очередь из АКМ. Пуля срикошетила от бетонки и попала во взрыватель бомбы на самолетной подвеске.

– И что?

Генерал Лазарев немного помолчал, с ненавистью посмотрел на диктофон и сказал:

– И все ебнуло.

Глава седьмая ИГРА НА ОБОСТРЕНИЕ