Кодекс бесчестия
Шрифт:
– Если Док скажет, что не нужно этого делать, ты откажешься?
– Нет.
– Если тебе это скажет жена?
Он промолчал.
– Сын?
– Не нужно, парень. Не нужно меня доставать, - сухо проговорил он. Меня для них нет. Я для них пропал без вести в восемьдесят четвертом году.
– Ты не пропал для них без вести в восемьдесят четвертом году, возразил я.
– И даже не погиб в восемьдесят восьмом. Это для генерала Лазарева в восемьдесят восьмом тебя расстреляли, а труп сожгли в негашеной извести. А для Галины и Игната ты есть. В этом и заключается
– Не доставай меня, - враждебно, почти с угрозой повторил он.
– Ладно, не буду. Только один вопрос. А если сам Буров отменит заказ?
– Тогда да.
В лестничном проеме появилась Настена, торжествующе закричала:
– Вот вы где! Сами смотрят кино, а мне нельзя! Это нечестно!
– Она подала мне трубку мобильника.
– Тебе звонит Артист. Можешь болтать сколько хочешь, а дядю Костю я забираю. Не все тебе его одному!
– Выезжаю, - сообщил Артист.
– Жди.
– Есть новости?
– Есть.
– Узнал номер почты?
– Не только.
– Нет слов!
– восхитился я.
– Когда это ты успел?
– Несовременный ты человек, Пастух. Это в девятнадцатом веке близости с женщиной добивались годами. Ты можешь себе это представить? Годами! А мы уже практически в двадцать первом веке. Сегодня достаточно одного дня, чтобы влюбиться, жениться, поссориться, помириться, изменить друг другу, простить измену, снова поссориться, снова помириться и наконец окончательно разойтись. И даже останется еще немного времени, чтобы погрустить о прошедшей любви. Чао!
Информация, которую добыл усталый наемник, не убавила накопившихся у нас вопросов, а прибавила к ним еще один. И очень серьезный. Артист не только узнал номер почтового отделения, откуда были посланы бабки за квартиру Галины Сомовой. Он успел смотаться в Перово, где была эта почта, и попытался выяснить, кто их послал. Этого он не узнал, потому что девушка, которая работала тогда на почте, с год назад уволилась. Но он узнал нечто такое, из-за чего и примчался ко мне в Затопино.
Перевод был отправлен 27 июля 1998 года.
Он был отправлен, когда Калмыков уже около двух месяцев
сидел в Лефортово!
– Ты что-то напутал, - сказал я.
– Этого не может быть.
– Все абсолютно точно, - заверил Артист.
– Все данные списаны с документов.
Я спустился в гостиную, где Настена терзала слух Калмыкова "Нотной тетрадью" Анны Магдалины Бах. Вернее, тем, что от нее осталось в ее вдохновенном исполнении.
– Ты помнишь, когда были оформлены документы на квартиру Галины? спросил я, вежливо попросив Настену отдохнуть.
– Прокурор говорил об этом на суде.
– Помню.
– Когда?
– Десятого мая.
– Точно?
– Да. А что?
– Ничего. Небольшие уточнения.
– Могу я продолжить?
– тоном светской дамы спросила Настена.
– Да, конечно, - заверил я, поспешно ретируясь из гостиной.
О несчастная Анна Магдалина Бах!
– Ну?
– спросил Артист.
– Десятого мая.
– Это что же получается? Десятого мая фирма оформила документы на квартиру, а
– Важно другое. Эти семьдесят тысяч долларов были главным козырем обвинения. Если бы на суде выяснилось, что деньги были переведены двадцать седьмого июля, никакой прокурор не смог бы связать покупку квартиры с подготовкой к убийству.
– И что же это значит?
– спросил Артист.
– По-моему, есть только один человек, который может это объяснить. Если, конечно, захочет.
– Кто?
– Буров.
– Думаешь, захочет?
– Как спросить.
II
Двадцать тысяч долларов, которые Мамаев обещал перевести реабилитационному центру Дока еще три дня назад, на счет центра так и не поступили. Это давало мне право использовать добытую для Мамаева информацию по своему усмотрению. Так что мне было с чем идти к Бурову.
Я позвонил ему в офис сразу после разговора с Артистом и попросил референта сообщить господину Бурову, что господин Пастухов из агентства "МХ плюс" просит принять его по срочному делу. Он записал мой телефон и обещал перезвонить. Я с большим интересом ждал звонка. Как бы ни отреагировал на мою просьбу Буров, это сказало бы о многом. Он мог вообще меня не принять. Он мог назначить встречу недельки эдак через две, так как рабочее время президента Народного банка расписано по минутам.
Референт перезвонил через час и сообщил, что господин Буров примет господина Пастухова в своем офисе на Бульварном кольце завтра в 8.30 утра.
В 8.15 я подъехал к зданию Народного банка. Это было одно из монструальных сооружений, поднявшихся над крышами старой Москвы в последние годы. По своей амбициозности оно вполне могло соперничать со зданиями "Газпрома" или "Лукойла". Их точно бы выперло из-под земной коры чудовищным давлением магмы, бешеной энергией огромных денег. Как вычурные сталинские высотки в пятидесятые годы, как безликие кварталы хрущевок в шестидесятые, как стекляшки Нового Арбата в брежневские семидесятые, так и сейчас эти монстры утверждали приход новых времен - молодых, беспощадных, веселых, наглых.
И вдруг что-то толкнуло меня в сердце. Здесь, на площадке перед Народным банком, фраза Калмыкова "Он из тех, кто играет по-крупному" наполнилась новым смыслом.
В 8.20 я вошел в банк: из утренней, набирающей суматошные обороты Москвы перенесся в гулкость огромного пустого холла, в царство мрамора и тонированного стекла, в стерильность кондиционированного воздуха, которым дышат лишь посвященные, причастные. На вахте меня уже ждал референт Бурова, безликий молодой клерк в черном костюме и черном галстуке, причастный. Охранник в черной униформе, вооруженный австрийским компактным пистолетом-пулеметом "Штейер", учтиво попросил меня выложить из карманов металлические предметы и пройти через арку металлодетектора. Второй так же учтиво попросил открыть кейс. В кейсе не было ничего, кроме старой папки с оттиснутыми на обложке регистрационными номерами, грифом "Совершенно секретно" и штампом "Хранить вечно". Эту папку дал мне генерал-лейтенант Лазарев после очень трудного для него разговора.