Когда была война…

Арно Александра

Они удивлённо переглянулись.

– Местные жители мы, – ответил старик. – Из деревни тут недалеко. Той, которая сгорела. На немцев охотимся.

Лиза нахмурилась.

– А кто давал вам позволение заниматься самодеятельностью на территории, где ведётся особо секретная операция? – строго спросила она. – Сейчас открыли бы пальбу, выдали себя врагу, сорвали мне задание, и мы бы втроём бегали по лесу, как идиоты!

– Так мы ж не знали про операцию! – попытался отбиться юноша. – И это… Не хотим мы, чтобы немцы все мосты перевзрывали! И чтоб

вообще лазили тут!

Лиза задумчиво смотрела на них, покусывая губу. Ей был дан чёткий приказ: не стрелять, и она не имела права его нарушать. Но и отпустить немцев со взрывчаткой на все четыре стороны тоже было идеей не из лучших. Впрочем, это не ей решать.

– Откуда вы знаете, что там взрывчатка? – наконец спросила она.

Парень переступил с ноги на ногу, покраснел до ушей и вскинул подбородок, но тут же снова вперил глаза в землю.

– Больше нечего им тут возить. Или боеприпасы гонят на Запад, или взрывчатку для моста, по которому раньше поезда ходили.

– Значит, так, – после недолгого молчания решила Лиза. – Идти в открытый бой вам нельзя. У них численное превосходство, да и оружия куда как больше. От пуль ваших, – она кивнула на охотничье ружьё, которое мужчина держал в руках, – бензин не загорится, и следовало бы вам это знать. Просто зазря патроны потратите.

– Так точно, товарищ лейтенант! – в один голос ответили они.

– А почему бензин не загорится? – добавил юнец.

Лиза усмехнулась.

– Потому что нужную искру даёт либо трассирующая пуля, либо зажигательная. Стрелять трассирующей – всё равно, что открыто заявить немцам: «Эй, смотрите, я тут!»

– Теперь буду знать… – пробормотал он и принялся оправдываться: – Мы просто не военные… Нас в военкомате не взяли по возрасту. Выгнали. И мы решили сами, вдвоём… А то чего немцы тут ходют, как у себя дома! На машинах своих раскатывают! Отбирають всё! Кур всех перерезали, собаки!..

– Тогда ясно, почему вы такие доверчивые, – хмыкнула Лиза. – А если я немецкая диверсантка? Об этом вы не подумали? Даже документы не спросили, вояки!

Немцы уже полностью разгрузили грузовик. Двое конвойных отдыхали, стоя у опустевшего кузова, и болтали о чём-то, по всей видимости, весёлом – оттуда то и дело слышались взрывы смеха. Водитель мирно курил у кабины. Его маленькие глазёнки внимательно обшаривали местность вокруг. В какой-то момент Лизе показалось, что он смотрит прямо на неё, и она автоматически сделала шаг назад.

Она знала этот лес вдоль и поперёк – успела выучить за то время, что вела тут охоту на фрицев – и потому без труда вышла к своей потайной тропке. Различить её, если не знать, где она находится, было невозможно, и Лиза чувствовала себя здесь в полной безопасности, но всё равно чутко прислушивалась к каждому звуку. Это тоже прочно вошло в привычку, и порой она даже просыпалась среди ночи, если слышала шаги или голоса. Лиза от природы обладала чутким слухом и отменным зрением, что помогло ей положить за год семьдесят четыре фрица. А поистине звериное чутьё ни разу не подвело. Она безошибочно определяла места лёжек немецких снайперов: слышала каждое их движение.

Немцы дали ей прозвище «русская волчица» за меткость стрельбы. За её поимку даже обещали хорошее денежное вознаграждение, что доставляло ей особое удовольствие. Правильно, пусть боятся! Потому что живой она им в руки никогда не дастся, будет до последнего

вздоха, до последнего удара покрытого уродливыми шрамами сердца убивать их – безжалостно, чётко, твёрдой рукой нанося удар за ударом. И пусть называют её как хотят: волчицей, фрау с автоматом, призраком, как это было в крепости – сути это не изменит. Она станет палачом, карателем для каждого из них.

Сердце подпрыгнуло в груди, между рёбер больно кольнуло, и Лиза остановилась на минуту, чтобы отдышаться. В груди разверзлась бездонная чёрная дыра, горло будто сдавили тисками, и ей понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя. Вспоминать о первом дне войны до сих пор было больно и страшно. Страшнее, чем воевать на передовой.

Лиза давно уже провела черту в своей жизни, отделив «до» и «после», всеми силами пытаясь вытеснить воспоминания о «до». Но порой они врывались в сознание настырными непрошеными гостями и принимались раздирать её на части, а она ничего не могла с этим поделать, потому что они составляли часть её жизни. Потому что тогда, в тот роковой день она родилась заново – без своего на то желания. Наивная романтическая девчонка по имени Лиза Левицкая, молодая жена Вадима Левицкого, погибла 22 июня 1941 года, а на её место пришла лейтенант Елизавета Фабиш – молчаливая женщина с жёстким взглядом и не терпящим возражений, твёрдым и холодным, как сталь, характером.

В какой именно момент она изменилась, став такой, Лиза не знала, да и не хотела знать. Однако злость начала разгораться в ней ещё тогда, в Бресте, когда вслед за супругом на её глазах погибла и сестра. Штурм продолжался долго, и Лиза сражалась наравне с мужчинами, до последнего защищая Брест, а когда немцы всё-таки взяли крепость, успела укрыться вместе с Лидой в подвале одного из уцелевших домов. Уходить вместе с другими женщинами и детьми она просто отказалась.

– Я не буду позорно бежать, – заявила она, глядя в глаза командиру. – Я не пойду добровольно к ним. Чтобы меня пленить, им сперва придётся меня убить.

– Отчаянная ты деваха, – вздохнул командир. – Только все мы тут смертники, и выбора жить или умереть у нас нет.

Лиза решительно передёрнула затвор винтовки. В зелёных глазах полыхнул огонь.

– Зато есть выбор, как умереть: трусливо, в плену, или как настоящий солдат.

Он тяжело похлопал её по плечу и, повернувшись к солдатам, обвёл их усталым взглядом из-под густых чёрных бровей.

– Держать оборону до последнего. Это приказ.

Они расположились в разрушенных взрывами казармах. Боеспособных солдат оставалось всего шестеро, ещё четырнадцать были ранены. Остальные погибли. Ребята подтащили к окну пулемёт, заправили последнюю ленту на двести пятьдесят патронов и затаились. Лиза зажмурилась на мгновение. В голове обрывками тумана ползали смазанные мысли: господи, не дай умереть, защити, помоги.

Она никогда не верила в бога, но сейчас просто не знала, на кого надеяться и кого просить о помощи. Первые несколько дней их маленький отряд ещё ждал подкрепления, верил, что вот-вот им на подмогу отправят авиацию, артиллерию или танкистов, безостановочно посылали радиозапросы в главный штаб. «Я крепость, жду подкрепления! Я крепость, жду подкрепления!» Но там молчали, будто каждый запрос уходил в вязкую, как трясина, тишину. Воды не было, еды тоже, и они держались из последних сил, но все, как один, знали: сдаваться нельзя. Нельзя выходить с поднятыми руками. И пусть крепость и окружена со всех сторон, они несмотря ни на что верили, что подмога уже в пути.