Когда исчезает страх
Шрифт:
Видя, что убеждать его бесполезно, Ян с досадой выпил глоток вина и попросил скорее начать разговор о деле. А тот не спеша жевал бифштекс и переговаривался с импрессарио.
— Кушайте, — предлагал Штоль. — Зачем такое расстройство? Всё идет хорошо!
«Ведь один ответ за все, — подумал Ян. — Часовое опоздание не увеличит вины. Приеду позже». Он придвинул к себе жаркое, начал терзать его ножом и жевать большими кусками, не ощущая вкуса.
Вскоре появилась Божена. Ян холодно пожал ей руку. Словачка сделала недоуменные глаза: неужели боксер еще сердится на нее? Но он сам виноват. Такой стремительностью, какая была у него, можно напугать любую девушку. Теперь она лучше знает его и постарается не ввергать в неприятности. Им надо выпить за хорошие отношения.
Ян не возражал. Божена, сев с ним рядом, попросила наполнить бокалы.
Словачка без умолку тараторила, громко смеялась и пила по-мужски. Ян старался не отставать от нее.
Он быстро пьянел. Перед ним туманились лица соседей, гудели качающиеся абажуры, звенели столы, колыхался, как корабельная палуба, пол террасы.
Вот она, эта неизведанная жизнь странствующего чемпиона бокса. Незнакомый город… ласковые глаза женщин. Певучая, едва понятная речь.
— Оставайся в Скандинавии, — обняв Яна за плечи, предложил Штоль. — Не надо бояться, я всё сделаю.
А кого и когда Ян Ширвис боялся? Он хлопнул по столу так, что на скатерть из бокалов выплеснулось вино, и выкрикнул:
— Я буду сидеть здесь сколько хочу, и никто мне не помешает. Скажите, чтобы играли громче.
Ян подхватил Божену и пошел с ней танцевать.
— Вы будете моей переводчицей, — бормотал он, двигаясь в медленном танго. — Я уложу всех ваших чемпионов. Берлунд для меня на три минуты…
Божена благодарила его и смеялась. Запах ее духов дурманил голову.
В перерывах он пил ледяную воду. Ему было душно.
Изнывая от жары, Ян расстегнул ворот рубашки и, стараясь ступать как можно тверже, спустился в садик.
Подойдя к нависшему над обрывом дереву, он прислонился к его корявому стволу и стал вдыхать влажный ночной воздух.
На темных водах Осло-фиорда дрожали и расплывались желтые огни. За ними на возвышенности виднелись силуэты высоких башен. Вдали Яну почудились стены Петропавловской крепости. Щемящая тоска овладела им. Он вернулся к столику и, облокотись на мокрую, облитую вином скатерть, закрыл лицо руками.
Где-то там, на далеких родных Невках, ребята сейчас выезжают на лодках к взморью. Луна серебрит их весла. Им весело, вот-вот затянут песню… А у Яна уже нет права сесть рядом с ними.
Где-то веселятся Ирина и Зося. Они никогда не пойдут с ним под руку по сумеречным аллеям парка. Никогда!
Ян залпом выпил стакан пива и налил другой.
Никогда к его постели не подойдет мать, не порадуется успехам отец. Никогда!
Ян глотал горькое пиво, и жажда не покидала его. Оркестр играл что-то надрывное и тягучее. Казалось, что скрипки и саксофоны отпевают Яна… Боксеру хотелось плакать.
Отвернется от него, конечно, и Борис Валин. Не подаст руки подлец Кирюшка! Не скажет доброго слова дядя Володя. Никогда!
Ширвис стукнул стаканом по столу. Стакан, жалко звякнув, разлетелся вдребезги.
— Пойду к своим, — решительно сказал Ян и, опрокидывая стулья, направился к выходу.
Штоль нагнал его, схватил за плечи и повернул, к себе:
— Не делай глупость! Лэйн забыл все бумаги дома, Нам надо достать их. Иди садись на свое место.
— Не хочу!
Ширвис стряхнул со своих плеч руки Штоля. В глазах судетского немца загорелся недобрый огонек.
— У тебя нет приличия! — раздраженно сказал он. — Твой характер навлечет неприятности.
— A-а… так вы все против меня?
Ян схватил стул, Божена, стоявшая рядом, вцепилась в его руку:
— Не надо, милый… Мы будем танцевать. Не надо.
Она усадила его на место, дала выпить ледяной воды.
Ян сидел угрюмый, злоба подкатывала к его горлу. Ему уже были ненавистны и Штоль, и Лэйн. Он слышал их пьяные голоса, видел самодовольно ухмылявшиеся физиономии. Никто не сочувствовал ему здесь, все веселились. А скрипки продолжали протяжно выть и плакать.
Ян ударил ладонью по краю стола и потребовал:
— Пусть не плачут! Я не хочу.
Но оркестр не замолкал. Ян сжал кулаки и пошел на дирижера. Он был страшен, этот боксер, с налитыми кровью глазами.
— Перестаньте!
Музыка оборвалась. На Яна набросилось несколько человек. Он разметал их:
— Никогда! Понимаете, никогда!
Ширвис стоял, как на ринге, и люди боялись подойти к «нему. Штоль, стараясь избежать скандала, пустился на хитрость. Он, словно на официальном матче, громко отсчитывая до девяти, подошел к Яну и, подняв его руку вверх, выкрикнул:
— Аут! Победил чемпион мира!
Раздались хлопки. Дирижер, подхватив шутку, грянул бравурный марш. Штоль взял под руку вконец опьяневшего Яна и повел его меж столиков. Им протягивали бокалы с вином и кружки с пивом. Они чокались с незнакомыми людьми и пили за племя атлетов, за крепкие кулаки.
Пили до тех пор, пока Ширвис вообще перестал понимать, где он и что с ним. Он был пьян мертвецки.
Проснулся Ян от громкого боя часов. Сквозь пестрые занавески пробивалось солнце.
Он приподнял голову и огляделся. На стене, сверкая никелировкой, висел шлем и две шпаги. В углу стоял манекен в латах. Перед камином лежала шкура медведя.
«Где я? — не мог сообразить Ян. — Давно ли здесь?»
В сознании остались только шум оваций, бредовая езда, какая-то унылая музыка и звон бокалов. Он, кажется, буянил, потом ему стало плохо. Ему подали шипучее и горькое питье. Он выпил, что-то подписывал, и… дальнейшее не осталось в памяти.
«А как ребята? Неужели уехали без меня?» Он схватил висевшую на спинке стула одежду и, путаясь в брюках, начал торопливо одеваться.