Когда исчезает страх
Шрифт:
«Ах, негодяй, в такой день убежать от своих! — возмущался Эдуард Робертович. — Чем набита его голова? На что, подлец, надеется? Ведь больше ему не попасть в такую поездку! Впрочем, это к лучшему. Я заставлю его учиться и работать. Пусть узнает, как добывается кусок хлеба. Слишком легко ему все доставалось. Теперь дела не поправишь, — размышлял он, — куда пойдешь, на кого пожалуешься?.. Может, поехать туда, схватить за ворот нашкодившего щенка, встряхнуть и погнать к дому?» Но другой голос, внутренний, издевался над ним: «Как
Как же быть? Что предпринять? А вдруг он действительно соблазнится и останется там?
Ширвис закусил губу и застонал. Он больше не мог сидеть в помещении, ему не хватало воздуху.
Сильно горбясь, он с трудом поднялся и, по-стариковски волоча ноги, вышел на улицу.
На площади на него пахнуло свежестью моря, он услышал шум прибоя родной Балтики. Эдуард Робертович стоял под тополем и не мог надышаться. Ночной ветер нес запахи смолы, дюн и водорослей, как в прежние времена, когда он рулевым стоял за штурвалом и брызги летели в лицо. У него тогда было молодое, сильное сердце, а сейчас оно предательски набухает, становится всё тяжелее и начинает болеть. Сегодня, как никогда, он ощущает отработанный мотор, которому тесно в груди.
А замены Ширвис не вырастил. Кому передать эстафету со всем тем, что сделал он? Хоть бы внук, хоть бы… А что, если?.. Ну конечно, все могло случиться.
Нащупав в кармане серебряную монету, Ширвис прошел в кабину телефона-автомата и позвонил Ирине.
Девушка спросонья ничего не понимала:
— Какой внук? Внука здесь не было. У меня? Почему у меня?
Ширвису хотелось как можно спокойнее всё объяснить ей, но от волнения он мешал латышские слова с русскими, говорил о море, о надеждах, обо всем, что мучило его, боясь прямо сказать главное.
Ирина слушала его с закрытыми глазами. Сон одолевал ее. Она силилась понять невнятный голос старика, но у нее ничего не получалось: доносились лишь обрывки фраз.
— Вы позвоните утром, сейчас я всё перепутаю, — попросила она. — И, пожалуйста, не волнуйтесь, вам вредно.
Ширвис опомнился: «Зачем я тревожу ее, пусть спит спокойно». Попросив прощения за нелепый разговор, он дал отбой и вышел.
Часы показывали второй час ночи.
«Куда же поехать? Домой — бессмысленно; Бетти сразу поймет, да и не уснешь. Может, к Гарибану? Ну конечно! Почему этот боров безмятежно спит? Пусть он мне расскажет, какие у них были разговоры и кто в Осло совращает Яна».
Он опять зашел в кабину, позвонил на квартиру к Гарибану и, услышав женский, голос, потребовал:
— Позовите к телефону Евгения Рудольфовича.
В трубку некоторое время доносились шуршание и шепот, словно на том конце провода мембрану прикрывали рукой и совещались. Потом вновь послышался тот же голос:
— Доктор спит, он так поздно не подходит к телефону. Что ему передать?
— Он не должен спать в такой день. Сейчас же разбудите и скажите: «Нужен по срочному делу Ширвису».
— Простите, я сейчас…
Это была Кальварская. Она пришла к Гарибану послушать репортаж из Осло. Его передавали по радио в первом часу ночи. Зося надеялась узнать хоть что-нибудь о Яне. Но о нем не сказали ни слова. И вдруг неожиданный звонок старого Ширвиса.
Гарибан нехотя взял переданную трубку:
— Эдуард Робертович? Чем могу служить?
— Мне нужен разговор с вами. Надеюсь, вы будете дома?
— Но сейчас ночь…
— Для наших дел не может быть ночи. Вы должны ждать меня, — настаивал Ширвис.
— Хорошо, заходите. Такова, видно судьба тренеров и врачей. Я вас жду.
Гарибан снял пенсне и, протирая стекла, стал размышлять: «Для чего я так поздно понадобился Эдуарду? Будет выпытывать или сам имеет вести оттуда? — Зря он не позвонит. Разговор лучше вести без свидетелей».
— Тебе, Зося, придется уйти, — сказал Евгений Рудольфович. — Неудобно, если в такой поздний час старик тебя застанет у меня.
— А вдруг что-нибудь новое?
— Всё равно. Позвонишь утром и узнаешь.
Выйдя на улицу, Зося всё же стала ждать старого Ширвиса, чтобы спросить: не знает ли он чего-нибудь о Яне?
Вскоре из соседнего переулка подкатило такси и остановилось под фонарем.
Из автомашины выбрался на панель высокий, немного горбившийся, седой человек. Вид у него был такой суровый, что Зося не решилась подойти и спряталась за ствол тополя.
Эдуард Робертович прошел в открытое парадное и стал медленно подниматься по лестнице. До четвертого этажа он добирался минут десять. Отдохнул, прислонясь к стене, и позвонил.
Дверь открыл сам Гарибан. Сверкая стеклами пенсне, он широким жестом пригласил гостя пройти и тут же не без тревоги подумал: «Стряслась какая-то беда. У него ужасный вид».
Ширвис был бледен, под глазами набухли синеватые мешки. Одышка не давала сказать ему слова. Спотыкаясь, он прошел за Гарибаном в кабинет и там тяжело опустился в кресло. Евгений Рудольфович сначала с укоризной смотрел на него, а потом по-профессиональному рассердился:
— Что вы делаете с собой? Разве можно так! На вас лица нет. Как отпустили родственники? Я сейчас же позвоню вашей жене.
— Не надо, — слабым голосом запротестовал Эдуард Робертович. — Она не знает, что я поехал к вам.
— Но это же легкомыслие. Вы могли свалиться на улице.
— Ничего, я не свалюсь… не беспокойтесь. Вы лучше скажите, кому передоверили Яна?
Гарибан, будто не слыша его, не торопясь отсчитал двадцать пять капель, налил из графина в стаканчик воды и, повернувшись, строго сказал:
— Выпейте ландышевых, они успокоят.
— Мне не надо успокаиваться. Я спрашиваю, кто виновник моего несчастья?