Когда мы состаримся
Шрифт:
Лоранду не по душе пришёлся этот небрежный тон, в котором она поминала прошлое, постыдное для них обоих.
Однако он остался достаточно вежлив: помог ей обойти лужи на дороге, под руку перевёл через попавшиеся им мостки.
При появлении Лоранда с незнакомкой Топанди с обеими девушками был как раз на веранде.
— Позвольте представить, — первым делом подвёл Лоранд гостью к Мелани, — вот та, о которой вы столько вздыхали… — И поворотясь к Топанди: — Её высокородие госпожа Бальнокхази!
В первую минуту Мелани даже не нашлась что сказать, только в удивлении смотрела на вновь прибывшую, будто с трудом узнавая. Та же бросилась к ней, с преувеличенной театральностью обнимая, прижимая к груди, целуя и рыдая, опускаясь на колени и едва не лишаясь чувств, опять и опять к себе прижимая… Совсем как в последних актах чувствительных мелодрам.
— Ой, как же ты похорошела! Чистый ангел! О Мелани, моя милая, единственная, обожаемая! За кого каждый день я молилась, о ком вспоминала каждую ночь! А ты? Скажи, ты вспоминала меня иногда?
— Потом, мама, после, когда будем одни, — сказала дочь ей на ухо.
Мать поняла это по-своему («о прозаических будничных делах — потом, наедине, а пока, на людях, надо плакать, обниматься и в обморок падать»). Так что сцена встречи чуть было не повторилась сначала, не пригласи Топанди со всей учтивостью гостью в комнаты, где побольше простора и прочих удобств для падания в обморок.
Но там гостья вдруг повеселела и разговорилась. Тысячу, миллион раз поблагодарила Топанди (этого старого полоумного нехристя) за то, что сберёг её единственное сокровище, приютил ребёнка. И огляделась, кого ещё поблагодарить.
— Позвольте, позвольте, — упрекнула она Лоранда, увидев Ципру, — что же вы меня не представите супруге?
Все пришли в полнейшее замешательство.
За исключением одного Топанди, который возразил со спокойным юмором:
— Это дочь моя. Она ещё не замужем.
— Ах! Простите за неловкость. Я думала, замужем. — Но она успела приметить, что Ципра смотрит на Лоранда взглядом верной жены. Превосходный случай уязвить сразу двоих (если не троих)! И, не раскаиваясь в своей оплошности, поспешила прибавить: — Ну, да ведь всё ещё впереди! Не так ли, милый Лоранд?
— «Лоранд»! — пролепетали все в один голос.
— Ну вот! Ещё и выдала вдобавок! Хотя, собственно, чего вам таиться? Среди родных, средь добрых друзей! Ну, конечно же, это он, Лоранд Аронфи, наш дражайший родственник! И ты до сих пор его не узнала, Мелани?
Та побледнела как мел.
Лоранд же отошёл вместо ответа поближе к Топанди, который удержал его возле себя пожатием руки.
Но, впрочем, госпожа Бальнокхази никому не дала слова вставить.
— Я не собираюсь обременять вас долго своим присутствием, дорогой дядюшка. Я у господина Шарвёльди остановилась, тут, по соседству, он у нас имение покупает; мы ведь выиграли дело.
— Да?
Причины и ход судебного процесса госпожа Бальнокхази не стала, однако, излагать своему собеседнику, который, последовав дурному обыкновению, сам стал только односложно «дакать» в ответ. (И Лоранд и Топанди отлично разумели, что в венгерском языке это не ответ; мадьяр на вопрос: «Ты был сегодня в саду?» — отвечает по-разному, четырьмя способами — в зависимости от ударения: «я», «был», «сегодня», «в саду»; тогда как человек иной национальности всё будет твердить лишь своё неизменное: «yes», «oui», «jawohl». [146] Но в данном случае Топанди больше по душе было именно это не располагающее к разговору холодное, сухое «да».)
146
Да (англ., фр., нем.).
— Так что придётся проскучать тут несколько дней.
— Да?
— Надеюсь, дорогой братец, вы разрешите Мелани пробыть это время со мной, не лишите меня этой радости? Я, конечно, считала бы приличней попроситься к вам, но Шарвёльди меня предупредил и сам очень любезно предложил своё гостеприимство.
— Да-а-а?
(Топанди умел иногда подпустить очень заковыристое «да».)
— Поэтому не обижайтесь на просьбу отпустить со мной Мелани, моё единственное сокровище. После я опять оставлю её у вас — до той поры, пока ей не придётся, с благословения господня, насовсем нас оставить.
И она приняла вид самоотверженной материнской покорности, дабы яснее было, о каком благословении речь.
— Что же, пожелание вполне естественное, — кратко ответил Топанди, уставясь на гостью, словно в ожидании каких-нибудь пожеланий позанятнее.
— Я вам и так уже бесконечно обязана, что пригрели бедную, беззащитную сироту. Бог вас за это вознаградит.
— Не за вознаграждение нанялся.
Госпожа Бальнокхази хихикнула несмело, словно не решаясь шутить над небожителями слишком откровенно.
— А вы, дорогой братец, всё такой же шутник касательно некоторых вещей.
— Такой же безбожник, хотели вы сказать, милая сестрица? Да, постарел, а всё такой же.
— Знаем мы вас, знаем преотлично! — перебила гостья сладким голоском. — Это вы с виду только, а сердце у вас предоброе, всякий видит.
— То есть увидит — и драла поскорей, так, что ли, сестрица?
— Нет, нет, совсем наоборот, — запротестовала Бальнокхази. — Не пытайтесь дурно истолковать наш сегодняшний уход, милый братец. В доказательство того, как высоко мы ценим нашего дражайшего соседа, одно только словечко шепну вам на ушко — и вы убедитесь в искреннейшем нашем уважении. — И она, опершись рукой в перчатке о его плечо, сказала ему на ухо: — Хочу попросить вас, дорогой братец, если бог даст, всё будет хорошо, быть посажёным отцом Мелани.
Улыбнувшись, Топанди положил на её руку свою.
— Буду отцом, буду. Больше даже, чем посажёным. Даст бог по моему хотению — этими вот своими безбожными руками обоих благословлю и счастье их устрою. А не даст — что ж! Одним благословением и родственной любовью обойдутся — да стишками поздравительными, да вздохами умильными и чем там ещё, для чего денег не требуется. Всё это и я им отвалю quantum satis. [147] Так что воистину как бог даст.
Прижав его руку к своему сердцу, Бальнокхази возвела очи к небу: какого, дескать, родственника послал господь, такими разве лишь в знак особой милости осчастливливает, и привлекла Мелани к себе: поблагодари за эту бесконечную доброту, за великодушную заботу.
147
Вдоволь, сколько угодно (лат.).